Железная хватка графа Соколова
Шрифт:
Тризна
В мгновение ока два лакея с серебряными подносами в шелковых, канареечного цвета косоворотках навыпуск и высоких хромовых сапогах поставили на широкий стол запотелые графинчики с разными водками, белые соленые грибки, ветчину с хреном, селедку с горячей, курящейся легким паром картошкой и крошечными нежинскими огурчиками:
— Разгону ради!
Соколов горою поднялся над столом, держа в руках хрустальную, блистающую гранением рюмку. Метрдотель торопливо махнул рукой цыганам:
— Цыц, не бренчать!
Цыгане
Соколов говорил жестко и отчетливо, каждый звук его могучего голоса был слышен в дальних углах ресторана:
— Российской полиции без малого двести лет. И никогда прежде бандиты не смели посягать на жизнь полицейского — при всех царях; во все века она была как бы священной. Но нынче времена наступили страшные, небывалые. Бандиты — уголовные и политические — перешли в своей дерзости всякие границы. Всем памятна трагедия, недавно разыгравшаяся здесь же, в Саратове. Террорист Козелец-Шнабель убил замечательного сыщика, моего друга Колю Жеребцова. Сегодня на посту погиб тот, кого уважительно называли «королем филеров», — Гусаков-старший. Козелец по приговору суда был вздернут. Злодей, поднявший руку на Гусакова, уже коченеет в морге. Так будет со всяким, кто посягнет на жизнь полицейского. Мы творим не свою волю — волю Государя, а Государь — от Бога. Посягающий на полицейского дерзает идти против воли Создателя. И судьба каждого злодея станет самой жуткой, беспросветной.
Соколов обвел взглядом своих товарищей. Они сидели необычно суровые, а у Дьякова, кажется, блеснула слеза. Да и все гулены в зале притихли, словно протрезвели. Гений сыска закончил:
— Пусть земля тебе будет пухом, геройский русский человек, великий филер Матвей Иванович Гусаков. Мы за тебя так еще отомстим, что злодеям небо покажется с овчинку!
Весь зал единодушно поднялся. Дьяков вдруг провозгласил:
— Э-эх, любил покойный выпить! Выпьем за Матвея Ивановича, а этим самым собакам, террористам, мать их, мы еще продемонстрируем! — И полицмейстер вытянул водку из рюмки. Все дружно поддержали его.
Цыгане заиграли любимую песню графа — «Шатрицу».
Наколка
В проходе показался Жираф. За ним плелся тюремный доктор Субботин. Как всегда, Жираф налево и направо посылал дамам воздушные поцелуи, мужчинам на ходу жал руки: весь Саратов уважал свою знаменитость.
Жираф плюхнулся на кресло, оживленно повернулся к Соколову:
— Целый час искали сторожа! Даже домой к нему бегали. А выяснилось, он, паразит, в дым пьяный на лавке в мертвецкой спит. Рядом с трупами. Каков?
В этот момент успевший еще раза два приложиться к рюмке и по этой причине пришедший в кураж Дьяков воскликнул:
— Играй, чавалы, шибче! Хочу «Малярку» — ноги сами ходуном заходят. Любил покойный сплясать. — И, вскочив на помост, стал такие коленца ногами выделывать, что весь зал неистово захлопал в ладоши, а цыганка Тамара вскрикнула:
— Нигедэр, еще быстрее! — и тоже пошла в пляс.
Соколов даже не выдержал, улыбнулся, перевел взгляд на Жирафа:
—
Жираф торопливо опорожнил очередную рюмку, ответил:
— Как приказано было, всю одежду еще раз тщательно обшарил, подкладку отрывал — ни-че-го! Наш доктор Александр Николаевич даже тело осмотрел. И вообще этот самый Шахматист, кажись, какой-то блатной.
— Почему? — Соколов впился в Жирафа взглядом.
Тот безразлично махнул рукой:
— А, да это я так, к слову! Просто у него под мышкой наколка. Черной тушью корова с большими рогами обозначена. Во, большая, в пол-ладони, — Жираф отмерил на своей.
Соколов удивленно поднял брови, а Сахаров, внимательно слушавший, даже подался вперед:
— Корова?!
— Она самая! Вымя видно.
Сахаров и Соколов переглянулись, враз поднялись с кресел. Гений сыска с непонятным весельем сказал:
— Субботин, Кох, едем в морг.
— Вот и поужинали! — застонал Кох, торопливо глотая кусок.
...Пока Дьяков продолжал самозабвенно выделывать на помосте кренделя, наша четверка поспешила в юдоль скорби. И не напрасно!
ЧЕРНАЯ КОРОВА
Доблестным и неустрашимым российским сыщикам с любовью посвящаю
Сыщики слезли с коляски у закрытых на пудовый старинный замок университетских ворот. Вошли в узкую калитку, двинулись по освещенной полным месяцем дорожке к моргу. Миновали часовенку. Сквозь приоткрытые двери в свете лампад виднелись чей-то открытый гроб и монашек, читающий молитвы.
Возле дверей морга Жираф чиркнул серником. В его свете он отыскал кругляшку дверного звонка. Звонок прозвучал как-то неестественно громко. Прибывшие невольно замерли, сдерживая дыхание, по спинам пробежали холодные мурашки ужаса.
Ужасный подвал
За дверьми наконец послышалось шарканье ног, натужный кашель, сиплый голос:
— Чего?
Соколов строго рявкнул:
— Того! Быстро открывай — полиция!
Стукнула тяжелая щеколда. На пороге, облитый фосфорическим лунным светом, стоял крошечный, заросший клочкастой бородой старикашка. Он прошамкал:
— Полиция нынешней ночкой зачастила... Чегой-то?
— В гости пришли к тебе, чай попить, — насмешливо сказал Соколов. — Где труп, что ты принял под номером сто одиннадцать?
— Гости что для собаки кости, завсегда сплошное удовольствие! — отозвался служитель. — Ваш мужской покойник, как ему положено, внесен в реестр и опущен в подвал со всем уважением к полиции. Если храбрые тут имеются, пошли со мной — любого выбирайте, мне не жалко, — пошутил служитель.
Соколов, оставив наверху спутников, двинулся за служителем вниз по довольно широкой с пандусом лестнице. В подвале царила зловещая тишина. Тусклая электрическая лампа освещала сводчатый, с серыми грязными подтеками потолок.