Железная команда
Шрифт:
— Бабочка-липочка… бабочка-липочка, — шепотом колдовал он над капустницей.
Увидев рядом телячью морду, он вначале, как зверек, шмыгнул в сено. Немного погодя, поднял голову и тихонько попросил у телушки:
— Коловка-буленка, дай молочка!
Матвейка вышел из-за куста. Мальчишка снова нырнул в свое укрытие.
— Вылазь, все равно вижу, — сказал Матвейка. — Тащи кружку под молоко.
Малыш, пошуршав под сеном, вначале высунул грязную ручонку с консервной банкой. Потом, настороженно поглядывая, вылез сам.
Пока Матвейка доил, мальчишка с изумлением смотрел на струйки молока и нетерпеливо перебирал руками, повторяя движения дояра.
Один за другим просыпались дети и взрослые. Все они голодными глазами следили за дойкой.
Краем глаза Матвейка увидел знакомую лохматую шевелюру: Вася! Но это был не парнишка, это была девчонка лет пятнадцати, в брюках, в цветной кофточке. Она тоже узнала Матвейку.
— Ой, так это я к вам заходила?!
Матвейка растерянно вытер мокрые ладони о рубашку. Испарина выступила даже на носу.
— Ты… обещала, а не вернулась… — он изо всех сил старался скрыть свое смущение и в то же время чувствовал, что краснеет и теряется перед ней еще больше. Схватив чей-то котелок, он рьяно занялся дойкой.
Оказалось, Ася — ее звали Ася! — не вернулась потому, что не приметила, в какую избу заходила, а искать они с дедушкой побоялись — как бы не наткнуться на гитлеровцев.
— Убрались они от нас, — сказал Матвейка. — И чего вы их так боитесь?!
На шее у Аси часто-часто задрожала, забилась голубая жилка. Девочка отвернулась, нервно похрустывая тонкими пальцами. А ее дедушка, сгорбленный лысый старичок с серыми припухшими веками, услышав слава пастуха, произнес усталым обессилевшим голосом:
— Мы сегодня похоронили пять человек. Маму Изика тоже, — кивнул он на малыша в трусиках и панамке. — А Хану — мою дочку — не нашли…
Только сейчас Матвейка понял, что лица у беженцев не заспанные, как ему казалось, а заплаканные. Его будто обдуло холодом. Еще проворней заработал он руками, чтобы хоть как-то сгладить нелепость своего последнего восклицания. Значит, немцы в самом деле стреляют в мирных жителей! Но зачем?..
И оттого, что разумного объяснения этому не было, ему все не верилось, хотя он понимал, что старик говорит правду.
— Мальчик, ты нам помоги, — сказал Асин дедушка все тем же слабым голосом. — Надо выяснить, где наши, где фашисты.
Матвейка ничего не знал. Как он мог выяснить?
— Хотите, я вас в бор уведу? — предложил он. — В самую глушину. Есть такое место, Журавлиный яр называется. Дорогу туда редко кто знает, а чужому нипочем не пройти. Поживете там, пока наши не вернутся.
— Что мы в лесу кушать будем?
Об этом Матвейка не подумал. Верно, кроме грибов и ягод, в бору ничего не добыть.
— Увы, дорогой юноша, — продолжал старик, — придется нам скрываться здесь. До выяснения обстановки. Березник густой, от дороги далеко.
— Лавку в деревне разграбили, — сказал пастух. — Ну, да ладно, обойдемся. Молока хватит, хлеба постараюсь добыть…
Пока Матвейка пас, в Лески опять наехали оккупанты. Проходя со стадом по улице, он встретил немца-фельдфебеля, который подъезжал к нему в поле на мотоцикле. Фельдфебель тоже узнал его:
— Гут, гут, паштушок! Млеко — хорошо!
Должно быть, от природы это был добродушный человек, улыбчивый и веселый. Но на добродушие его легла какая-то жесточинка, отчего и улыбка, и прищур глаз казались деревянными, будто вырубленными из лежалого дуба. Он поманил пальцем конюха Парфена и начал ему что-то втолковывать.
Парфен во время первой мировой войны был в Австрии и немного понимал немецкий язык. Давыдка Клюев сказал об этом фельдфебелю, и гитлеровцы начали таскать Парфена за собой. Он уже носил синяк на лысине — не сумел правильно объяснить, где брод через речку. Судя по тому, как раздраженно с ним разговаривал фельдфебель, синяк был не последний.
Через несколько минут конюх догнал стадо и пошел рядом с Матвейкой.
— Кто тебя надоумил коров в поле выгнать?
— Никто. Ревели с голоду — я и выпустил.
— Фельдфебель велел все молоко им на кухню сдавать.
«Получат они у меня!..» — ухмыльнулся про себя Матвейка, а вслух буркнул:
— Я, что ли, буду доить?
— А мне на кой пень эта коллективизация?! — сердито сказал конюх. — Доярок искать и прочее? Раздать скот по дворам — и пусть каждый, как хочет.
Матвейкин план снабжения беженцев молоком грозил рухнуть.
— Что, немцы приказали раздать? Колхозное же…
— А им начхать: колхозное — единоличное. Им молоко подавай.
— Дядька Парфен, — нашелся Матвейка, — а вдруг наши скоро вернутся? Пушки днем часто бухали. Спросят: кто распорядился?..
Конюх сердито сплюнул.
— Спрашивать все умеют. Вымя вон у коров пустые — чего надоишь? Тоже спросят… Я когда говорил преду нашему: пора в отступ трогаться? Так нет, приказа ждал. Сам-то сбег, а тут колотись, как баран об ясли.
— Жара стоит, — сказал Матвейка, — не ест скотина, оттого и надои будут малые.
— Будут малые? В самый травостой? — Парфен пристально взглянул на пастуха и погладил синяк у себя на лысине. — Ох, чую, раскрасят нам с тобой вывески, как яички на пасху…
Забота о беженцах до того захватила Матвейку, что он как-то меньше стал думать о матери и сестре. Прокормить столько людей — не шутка. Благо, что молока было вдосталь. Ручей находился далеко, поэтому молоком даже умывались. И смуглолицая от природы Ася, поглядывая в крохотное зеркальце, шутливо говорила:
— Я скоро совсем стану беляночкой.