Железная команда
Шрифт:
Смуглота ее приобретала оттенок снятого молока, на щеках просвечивала нездоровая голубинка. Дедушка совал Матвейке деньги, чтобы тот покупал им яйца.
Матвейка приносил яйца, пока проходившая через Лески гитлеровская часть не уничтожила в один день всех кур, уток и гусей. А в Матвейкиной избе фашисты сломали дверь, сожрали всю солонину. Только муку в ларе не тронули — осталось пуда три. Ночами Матвейка пек для беженцев лепешки. Он пробовал приносить кое-что для Аси, но
После долгого колебания Матвейка решил отдать беженцам бычка-двухлетка. Если наши скоро вернутся, рассуждал он, наверно, ругать не будут: ведь председатель с милиционером хотели уничтожить все стадо.
Асин дедушка охотно поддержал его. Посоветовались с другими стариками. У кого-то возникла мысль собрать деньги и уплатить за колхозного бычка.
Оценили животное, составили акт, вручили пастуху 800 рублей под расписку для передачи правлению колхоза. И тут встал вопрос: кто будет резать?
Матвейка с детства панически боялся крови. Старики-евреи смущенно пожимали плечами: никто из них за свою жизнь не зарезал и курицы. Одна женщина согласилась было — раньше ей доводилось рубить гусей. Но, когда ее подвели к привязанному бычку, побледнела и выронила ножик.
Приходилось волей-неволей звать кого-то. Но кого? Из мужиков, оставшихся в деревне, самым близким пастуху был Парфен Шишкин. Матвейкин отец всегда хвалил его как хорошего конюха. А можно ли нынче Шишкину доверять, если он постоянно с фашистами якшается, угодничает перед ними?
Когда стадо возвращалось домой, у околицы Матвейку встретил Мишутка, Парфенов племянник. Учился он на класс ниже. Это был шустрый проказливый мальчишка, глаза — щелочки, нос сапожком, веснушки до ушей.
— Моть, а Моть! — окликнул он Матвейку. — Где сегодня пас?
— По березникам. На поле — жарко.
Мишутка зашагал рядом.
— Дядя велел тебе передать, — сказал он тихо, — чтоб не говорил про березники. Если спросят, скажи — на лядах.
— Кто спросит? — насторожился Матвейка.
— Немец тот, фельдфебель. Никишка ему наябедничал, будто кто-то выдаивает коров.
Сердце Матвейкино заколотилось. Неужели кто видел беженцев? А ну, как дойдет до немцев, что будет?..
На скотном дворе распоряжался Никишка Клюй. Немцы назначили его не то старостой, не то надсмотрщиком — никто толком не знал. Никишка орал на старух-доярок, гремел бидонами, пинал скот. Матвейка, не заходя в ворота, хотел бежать домой.
Сзади, на дорожке, появился фельдфебель с конюхом.
— О, паштушок! Ком, ком, — вернул Матвейку немец.
В присутствии фельдфебеля Никишка из кожи лез, выказывая свое усердие. Старухи тоже трудились старательней обычного.
Фельдфебель взял пастуха за подбородок, жестко посмотрел в глаза и начал быстро говорить по-немецки.
— Он спрашивает, — перевел Парфен, — почему надои малы.
— Жара, не ходит скот. Овода страсть сколько развелось в поле.
— Вода? — в голосе фельдфебеля послышалась насмешка. — Речка ест — вода нет?..
— Не — вода, а о-во-да! — поправил Матвейка.
Немец оглянулся на Парфена, но тот не знал, как перевести это слово, и только беспомощно разводил руками.
— Я сейчас объясню, — сказал Матвейка. — Вот смотрите. Он сложил ладони «бочонком» и издал звук, очень похожий на полет овода. Ближние коровы сразу насторожили уши, а нетель, бродившая по двору, задрав хвост, побежала в хлев.
— Ах, зо! Дас ист бремзе! — смягчился немец, но тут же, согнав улыбку с губ, заговорил строго.
— Он спрашивает: где ты пас? — перевел Парфен.
— В поле, на лядах!
— Ты любишь коров, значит должен в жару пасти по березникам.
— Разве один углядишь за стадом в березниках? — возразил Матвейка. — Разбегутся коровы — с меня же спрос.
Немец понял его без перевода, мотнул головой.
— Почему ты ест один?
Пастух пожал плечами:
— Никто больше не хочет пасти.
— Я же говорю, — сказал Парфен по-русски, однако явно для немца, — скот раздать надо…
— Раз-дать?! — шагнул к нему фельдфебель. — Я тебе буду еще дать! Ферштейст ду менч? Всем работали, как работаль!..
Парфен, пятясь, униженно закланялся:
— Яволь! Яволь!..
На следующее утро он в помощь Матвейке привел Мишутку, своего племянника.
Синяк на лысине конюха поблек. Но за ночь вокруг левого глаза поднялась багровая опухоль, словно ужалил кто. Лицо смешно перекосилось и выглядело глуповатым, как у клоуна. До войны Парфен слыл в деревне первым шутником. Вместе с молодыми ребятами он придумывал на праздниках всякие забавы и озорства. Любил над людьми позубоскалить, и над ним не раз вся деревня потешалась.
— Дядька Парфен, — не смог сдержать ухмылку пастух при виде физиономии конюха, — никак тебя шершень под глаз тяпнул!
— Шершень, разрази его!.. — проворчал мужчина. — Говорил же тебе: раздадим скот по дворам. Не послухал. А Шишкина — за шкирку…
— А ты подальше держись от них.
— Влип Филипп — тяни до могилы… Не скаль зубы, Мотька, лучше гляди в оба. Приказ на доске у конторы видал? За помощь и укрывательство — смертная казнь. Смертная! — раздельно с угрозой повторил он.