Железнодорожница
Шрифт:
— Да, идите, — согласилась я, — давай мне сетку тогда.
Я посмотрела им вслед. Ритка весело шла вприпрыжку рядом с дедушкой. Слышался ее удаляющийся голосок:
— Деда, давай еще в книжный зайдем, ладно?
Я поднималась на третий этаж со своим неудобным грузом. И кто придумал эти сетки для продуктов? Ручки жесткие, в ладонь впиваются не хуже бритвы. Острые края молочных треугольников норовят вылезти наружу и зацепиться за одежду. Да и вообще, почему окружающие должны свободно обозревать, что я несу домой?
Кстати, об окружающих.
Возле двери нашей квартиры топталась какая-то девица в синих джинсах и нежно-розовой блузке, обрамленной рюшами по вороту и рукавам.
— Мама, открой мне, — повторяла она одно и то же явно нетрезвым голосом, — мама, открой дверь, это я, твоя Олечка.
Я тихонько поставила сетку с продуктами на подоконник. Так это, стало быть, Олечка! Явилась — не запылилась!
Это ж как надо насинячиться, чтобы стоять тут под дверью и звать покойную маму! В том, что Олечка прекрасно знает о смерти матери, я даже не сомневалась. Уж такое ей точно сообщили. Другое дело, что она, скорее всего, не смогла приехать на похороны, вот и не понимает до конца…
Девица умолкала на пару секунд, потом начинала свою песню по второму, третьему кругу:
— Мама, открой, пожалуйста, мама…
Ну все, хватит с меня этого представления!
— Мама умерла! — самым свирепым и вызывающим тоном сказала я в спину девице. — Пока ты за границей прохлаждалась, а Володька с молодой женой жизни радовался!
Девица охнула, медленно обернулась и увидев меня, потеряла равновесие. Не совладав со своим расслабленным пьяным телом, она рухнула и проехала на заднице вниз на несколько ступенек.
Я стояла у подоконника, не шелохнувшись. Принципиально не буду помогать ей подняться. Она давно уже в моих глазах упала, и не только с лестницы.
— Сестренка, прости меня! — Олечка сидела на ступеньке и размазывала по щекам пьяные слезы. — Я так тебя обидела!
— Зачем ты сюда приперлась? — спросила я сквозь зубы, глядя на нее самым злобным взглядом, на какой только была способна.
В ответ послышались виноватые всхлипывания. От омерзения меня чуть не перекосило. И это взрослая тридцатилетняя (или сколько ей там, двадцать восемь?) женщина? Вся в соплях, сидит на грязной ступеньке в подъезде, и даже в родительский дом ее не пускают.
Хотя, если быть честной, вид она имела достаточно фешенебельный. Хорошо одета, со свежим маникюром, с прической а-ля Мирей Матье. Даже в таком нетрезвом состоянии она производила впечатление стильной ухоженной женщины. Ну еще бы — замужем за офицером!
Олечка вдруг вскинула на меня свои светло-карие пронзительные глаза с аккуратно накрашенными ресницами.
— Я жуть как виновата и перед тобой, и перед Димкой…
А то я не знаю!
— Я всю жизнь тебе завидовала, — призналась она, — у тебя и фигура была прекрасная, и характер. И Димка у тебя был. Такой парень завидный! А у меня ничего этого не было. Грудь маленькая, талии нет, ножки — как
— Меня что, дома не было?
— Ты в ванне была. Я взяла трубку. А Димка и говорит: «Передай, мол, Альбине, пусть завтра приезжает, пойдем расписываться. Надо срочно оформлять документы на выезд за границу». Я тебе ничего не сказала. А родителям сказала, что срочно вызвали в колхоз. Сама потихоньку собрала свои пожитки, взяла деньги на дорогу и поехала к нему в училище. Приехала, а он…
Я решительно рубанула воздух руками:
— Не надо! Дальше можешь не рассказывать!
Хоть я и не Альбина, но сил не было выслушивать. Что эта пьяная баба хочет мне рассказать? Как она соблазнила чужого мужика? Как разбила две чужие жизни вдребезги?
Снизу послышались чьи-то шаркающие шаги. Вскоре появился дядя Петя с пятого этажа. Я вежливо поздоровалась, Олечка — тоже.
— Здравствуйте, здравствуйте, — дядя Петя ошарашенно посмотрел на меня, на Олечку, но ничего не сказал. По его мимолетному взгляду я поняла, что он прекрасно знает и нас обеих, и нашу позорную историю.
Когда его шаги затихли где-то наверху, сестра Альбины опять заговорила:
— Ты послушай, послушай, — уверяла она, — ты должна это знать. В общем, я сказала Димке, что ты выходишь за другого, поэтому не приедешь.
— О-о-ох! — чуть не задохнулась я от возмущения. — И он так сразу поверил?
— А я отдала ему кольцо, которое он тебе подарил — захватила из дома. «Вот, — говорю, — забирай, Альбина просила тебе передать».
У меня было чувство, как будто меня окатили холодной водой из ведра.
— Что значит захватила кольцо? Ты его украла!
— Ну да, — виновато понурилась она.
— А на тебе он почему женился?
— Глупый вопрос, — усмехнулась Олечка, — на него же давили с оформлением документов. А за границу неженатого никто бы не выпустил. Ну, он взял меня за руку и повел в ЗАГС. А через пару недель мы уже были в ГДР, представляешь?
— Не представляю, — зло ответила я.
— Да, ты много не представляешь, — девица вдруг задрожала: то ли холод от каменной ступеньки начал ее пронизывать, то ли хмель выходить, — слушай, хочешь выпить?
— Я не пью.
— Что, совсем не пьешь?
— Совсем.
— А я пью. И Димка выпивать начал. У нас же с ним жизни нормальной вообще не было. То есть вообще никакой. Даже не спали никогда вместе.
Я не сдержалась:
— Ага, так я и поверила!
— Дело твое, — Олечка развела руками и чуть не повалилась на ступеньку, потеряв равновесие, — можешь не верить. Только это правда. Столько лет в ГДР прожили, как сыр в масле катались. В материальном смысле. Я и оделась на всю оставшуюся жизнь, и колбасы заграничной наелась. И на экскурсии в соседние страны не раз катались — в Чехословакию, в Польшу. Потом он служил в Афганистане, а я жила в Москве, в служебной квартире. Ты хоть представляешь, что это такое — жить в Москве!