Железный Густав
Шрифт:
— Без axa и оха, до последнего вздоха?
— Без axa и оха, до последнего вздоха!
— На бой?
— На великий бой! Пока один из противников не запросит пощады! — закончил Гейнц Хакендаль традиционную школьную формулу вызова. Он оглянулся: — Гофман, ты — мой секундант!
— Элленберг, а ты мой!
— Отложите драку! — предложил рассудительный Гофман. —До звонка осталось три минуты.
— Достаточно минуты, и он взвоет!
— Я не допущу, чтоб его нечистое дыхание отравило нам урок
Противники сбросили куртки и рвались в бой.
— Раз! Два! Три! — скомандовали секунданты. Согнув руки в локтях, противники сошлись лицом к лицу — сперва ощупали друг друга, потом схватились — грудь с грудью и лоб со лбом — и уже спустя мгновение катались по песку, которым был усыпан школьный двор.
— Не принимайте к сердцу юношескую опрометчивость, господин Хакендаль, — говорил наверху в своем кабинете директор озабоченному папаше. — Поговорка: «Юность должна перебеситься» — в наше время уместна, больше чем когда-либо.
— Воровство — не опрометчивость, а большое зло, — возразил Хакендаль.
— Нынешняя молодежь одержима жаждой развлечений, какой не знало наше, старшее поколение, — наставительно продолжал директор. — Затянувшееся мирное время изнежило наших героев…
— Нам опять нужна хорошая война! — подхватил Хакендаль.
— Упаси бог! Вы понятия не имеете, во что может вылиться современная война, какие она может принять масштабы.
— Война из-за паршивого народишки на Балканах? Поверьте, полтора месяца, и все будет кончено! А молодым людям она принесет большую пользу. Вроде укрепляющей ванны!
— Мир сейчас подобен пороховой бочке, — поучал директор. — Все с завистью смотрят на крепнущую Германию и нашего героического кайзера. На нас обрушится весь мир.
— Это из-за горстки сербов, которых и на карте не сыщешь?
— Из-за нашего растущего богатства! Из-за нашей растущей мощи! Из-за наших колоний! Из-за нашего флота! Нет, господин Хакендаль, простите, но было бы преступлением желать войны лишь потому, что ваш сын наделал глупостей.
— Ему нужна армейская закалка!
— И года не пройдет, он получит аттестат, а тогда определите его на военную службу, — продолжал уговаривать директор. — Но не берите Эриха из школы, не мешайте ему получить образование — оно откроет перед ним все пути.
— Ладно, подумаю, — нехотя согласился Хакендаль.
— Тут нечего и думать, — настаивал директор. — Скажите без оговорок — да! Обещайте мне!
— Надо хоть поглядеть…
— Вот именно, что не надо! Если вы его сейчас увидите в приливе своенравия и упрямства, вы, пожалуй, опять раздумаете. Но как же вы решились запереть его в подвал? Разве это педагогично?
— Со мной в молодости тоже не шибко церемонились, хоть я и не таскал деньги.
— В конце
— Если он попросит прощенья!
— Подумайте, господин Хакендаль! Станет ли он просить прощения в минуту, когда его выпускают из подвала? Вы требуете невозможного!
Железный Густав стоял в нерешимости. Со школьного двора доносился смутный гомон.
— Не исключено, что ваш Эрих лучше всех сдаст на аттестат зрелости, — продолжал директор, понизив голос. — «Primus omnium» — говорим мы в таких случаях — первый среди всех. Это высокое отличие!
Густав Хакендаль улыбнулся.
— Мыши ловятся на сало, верно, господин директор? Ну да ладно, побегу разок в ловушку с открытыми глазами. Эрих завтра же явится в школу!
— Вот за это хвалю, господин Хакендаль! — обрадовался директор и протянул отцу руку. — Вы не пожалеете об этом. Но что там за непозволительный шум?
Он повернулся в своем кресле и бросился к окну. Из школьного двора доносились неистовые крики, ликование мальчишеских голосов.
— Эвоэ, Хакендаль! Хакендаль, ура!
Порциг запросил пощады. Малыш вышел победителем. Порциг хрипел, задыхаясь в «паровой бане».
— Берешь назад лакированный горшок? — И клячу? — И лошадиную колбасу? — И забегаловку с кюммелем? — Всё?
Порциг только хрюкал в ответ. Толпа восторженно гоготала.
— По-видимому, — сказал директор, покашливая, — небольшое столкновение у вашего второго сынка. Нет, уж давайте им не показываться, иногда полезно сделать вид, будто ничего не видел и не слышал.
— Чертов лоботряс опять порвал штаны, — ворчал Хакендаль, стоя за гардиной. — Рвет на себе все в клочья, а мать сиди и штопай.
— Дарования вашего сына Гейнца лежат в иной области, — продолжал директор. — Я сказал бы, что они ближе к практической жизни. Следует подумать — может быть, ему больше подошло бы реальное училище. У обоих ваших сыновей превосходные задатки.
— К сожалению, третий совсем не таков, — пожаловался Хакендаль. — Растяпа — куда его ни поставишь, там он и засыпает.
— Должно быть, и у него свои дарования, — утешил его директор. — Надо только открыть их и дать им развиться.
— Растяпа он, — стоял на своем Хакендаль. — Я от него не вижу огорчений, но и радости никакой не вижу. Это мой крест!
Отто Хакендаль сдал обеих лошадей подмастерью кузнеца и поспешил дальше, хоть и знал, что отец его за это не похвалил бы. Отец считал, что за кузнецом надо следить в оба: либо он отхватит чересчур большой кусок копыта, либо вгонит гвоздь куда не следует.