Железный Густав
Шрифт:
У Эриха глаза полезли на лоб.
— Я… что-нибудь над собой сделаю? Да с чего вы взяли? Из-за такого дерьма! Из-за отсидки в подвале и паршивых восьмидесяти марок? Не смешите меня!
— Не из-за восьмидесяти марок… — возражает Отто.
— Так из-за чего же? Уж не честь ли и стыд ты имеешь в виду и все такое прочее? Какое мне дело до отцовского стыда и чести? Никакого решительно! У меня своя честь и свой стыд, вернее, никакого стыда я не знаю! Для истинно передового человека не существует стыда!..
Несмотря
— Так, значит, ничего не приготовили? Что ж, придется самому о себе подумать. Как всегда!
И он проходит мимо них, идет, не говоря ни слова, по длинному проходу и поднимается по лестнице наверх.
Мать и сын переглядываются.
И тут же отводят глаза, словно двое заговорщиков, которые чувствуют свою вину. Мать садится на ящик, берет надкусанную горбушку и, словно в утешение себе, говорит:
— По крайней мере, ему не придется больше есть черствый хлеб.
Но едва она это сказала, как эту мысль догоняет другая, тревожная, от которой гаснет призрачное утешение, и все становится еще неприглядней.
— А что он будет делать дальше, Отто? — нерешительно спрашивает она.
Отто смущенно пожимает плечами, похоже, он думал о том же. Он глядит в потолок, словно надеется увидеть, что творится наверху в комнатах.
— Как бы он опять чего не стащил, — шепчет мать. Отто молчит.
Мать тяжело вздыхает; с тех пор как сын на свободе, настроение у нее изменилось. Пусть Эрих теперь сам о себе позаботится, ей пора подумать об отце.
— Этого он не должен делать, — говорит она снова. — Отцу ведь тоже не легко, Отто…
Отто медленно кивает головой.
— Пожалуйста, Отто, ступай наверх. Стань перед дверью и не пускай Эриха в квартиру. Скажи, что я дам ему десять — нет, девять марок, одну у меня взяла Эва на селедки… Девять марок хватит ему на три дня, а там я снова получу у отца деньги на хозяйство.
— У меня тоже наберется марок семь…
— Вот и хорошо, отдай Эриху… Скажи, пусть пришлет записку, где он устроился. Я буду кое-что посылать ему с Малышом. Скажи ему это, Оттохен!
— Хорошо, мать! — И Отто поворачивается уходить.
— Но только, Отто, — кричит она ему вслед, — пусть Эрих еще раз спустится попрощаться со мной! Мне покуда еще нельзя наверх. У меня от волнений в ноги вступило. Смотри же не забудь! Должен же он со мной проститься! Я ведь мать ему, и это я его вызволила!
Отто опять кивает и послушно уходит. Так уж сложилось, что он в семье на положении безответного вьючного мула, все над ним командуют, все им помыкают, взваливают на него что ни придется, и никто не спросит, что он при этом думает и чувствует. Вот и сейчас у матери ни единой мысли нет о старшем сыне, в руках у нее краюшка хлеба, она оглядывает
Она еще не доела свой хлеб, как Отто возвращается обратно. По его бледному невыразительному лицу не скажешь, с какой он вестью.
— Ну, — спрашивает мать, дожевывая хлеб, — идет Эрих?
— Эриха уже поминай как звали.
— Что ж ты не сказал, чтоб он со мной простился? Я же тебя просила, Отто!
— Эриха уже не было, когда я пришел.
— А как?.. — И с нетерпением: —Да говори же, Оттохен, что там в комнате, у отца?
— Все в порядке, мать!
— Слава тебе господи! — вздыхает она с облегчением. — Я и то говорю: у Эриха ветер в голове, но он порядочный малый. Да, Эрих — порядочный малый…
Она ждет, что Отто подтвердит ее слова, но это значит требовать слишком многого от покладистого сына. Наконец он выжимает из себя:
— А все же висячую лампу в комнате сестер он разбил…
Мать удивлена:
— Зачем ему понадобилось разбивать лампу? Не болтай глупости, Оттохен! Это, верно, Дорис во время уборки. Но я вычту у нее эти деньги из первой же получки.
— Малыш рассказывал нам, Эва что ни скопит, прячет в ламповую гирьку.
— Эва?.. Малыш?.. Откуда Малыш знает? И при чем тут гирька? Как можно что-то прятать в гирьку?
— Она пустая внутри и развинчивается.
— Но… — Мать все еще не понимает. — Для чего же он лампу-то разбил?
— Мне еще в кузницу — лошадей отвести, — спохватывается Отто. — А только я верно говорю: Эрих забрал Эвины деньги, а лампу разбил по нечаянности.
— Ладно, я верну Эве ее деньги! — говорит мать. — У нее и было их, должно, всего ничего. Гроши, что она выгадала на покупках! Пусть только не поднимает шуму — скажи ей, Оттохен, как ее увидишь!
— Мне пора в кузницу, отвести лошадей, — повторяет Отто. — А у Эвы там, если верить Малышу, было двести с лишним марок.
И Отто уходит, оставив мать в новом огорчении.
Эве некуда торопиться, селедки от нее не уйдут, а прекрасное июньское утро так и манит побродить по городу. Проходя мимо дворца, она видит, что народ опять собирается толпами в ожидании кайзера…
«Дурачье! — решает Эва. — Над дворцом нет кайзерова штандарта, и, значит, его величество еще не вернулся из поездки на север. Этак они до того достоятся, что ноги в живот врастут».