Железный Густав
Шрифт:
— Уж я доберусь до правды, слышишь? — грозится он, внезапно выходит и направляется в спальню дочерей.
Там уже почти темно. Эва лежит в постели. В последних отсветах вечерней зари забавляется своими драгоценностями, примеряет кольца, пристегивает брошки к ночной рубашке — ох, и красота же!
Вернувшись в полдень и узнав об ограблении ее похоронки в висячей лампе — похоронки, которую она считала своей заповедной тайной, тогда как теперь о ней знает весь дом, — Эва чуть не лопнула от
Но как же драгоценности в кармашке ее нижней юбки? Нет, лучше с полицией не связываться! С замиранием сердца прочла она в вечерней газете сообщение о краже в магазине. Конечно же, считают, что молодой человек и девушка очень ловко работали вместе. Найдена хозяйственная сумка…
Нет, надо притаиться и соблюдать спокойствие — украдкой перебирает она прелестные вещицы и чувствует себя на седьмом небе. Только нынче утром она думала, как бы завладеть своей долей тех прекрасных вещей, которые так украшают жизнь, — и вот у нее уже что-то есть, и даже совсем не мало! Ни за что не расстанется она со своим сокровищем! Она притаится и будет молчать!
Эва слышит в коридоре шаги отца, а затем его сердитый и материн плаксивый голос. Поспешно сует она безделушки в заветный кошелечек. Этот кошелечек на тонком, но крепком шнурке висит у нее на груди. А теперь — повернуться на бок и притвориться спящей…
Отец остановился на пороге и прислушивается. Недаром он искони караулит сон своих детей, он по дыханию узнает, кто притворяется спящим.
— Эва! — окликает он резко. — Ты не спишь! Где Эрих?
— Откуда мне знать, отец…
— Неправда, знаешь, скажи сейчас же, где Эрих. — И почти умоляюще: — Будь умницей, Эвхен! Я ничего ему не сделаю! Мне лишь бы знать, где он.
— Но я и правда не знаю, отец! Я уходила за покупками, когда стряслась эта комедия. Я бы тебе обязательно рассказала. Да приведись мне, я бы его ни за что не выпустила!
Да, эта дочь одного с ним мнения: Эриха не следовало выпускать. Но странно — то, как она это говорит, тоже отцу не нравится.
— Меня твое мненье не интересует, — говорит он. — Завтра гляди в оба. Если Эрих появится или даст о себе знать, немедленно сообщи мне.
— Хорошо, отец!
— Так сделаешь?
— Ну, конечно, отец!
— Ладно!
Хакендаль повернулся к двери и только сейчас заметил, что вторая кровать в спальне пуста.
— Зофи опить дежурит? — спрашивает он.
— Разве мать тебе не сказала? Зофи тоже ушла.
— Что значит ушла?
— Ну конечно же, к своим святейшим сестрам! Она еще сегодня днем перебралась в свою больницу. Со всеми пожитками. Мы для нее недостаточно набожны, говорит, мы вечно ругаемся.
— Та-ак! — только
Медленно прикрывает он дверь и долго стоит в коридоре. Час от часу не легче, удар за ударом; двое детей потеряно за день. Зофи тоже ушла, не простясь со мной! Что же я им сделал, что они так со мной обращаются?! Ну пусть я был строг, отец и должен быть строгим! Пожалуй, я был еще недостаточно строг! Только теперь я вижу, какие они хлипкие, пускаются наутек перед малейшей трудностью! Побывали бы в шкуре солдата! Стиснул зубы и, глазом не моргнув, вперед, в атаку!
Он стоит долго, долго, мысли его бегут вразброд, грустные, злые, гневные мысли. Но сколько Хакендаль ни размышляет, он не смягчается, не сдается. Пусть ему нанесли тяжелые раны, не на раны он жалуется, а лишь на то, что дети способны стать врагами отца, наносить ему удары из засады.
Нет, он не сдается, Железный Густав берет себя в руки, он продолжает привычный вечерний обход. Он не заползает в постель, чтобы нянчиться со своей обидой, он идет в спальню сыновей.
Шаги его гулко отдаются в темноте, чуть светятся кровати, из трех здесь пустуют две…
— Добрый вечер, отец! — говорит Гейнц.
— Добрый вечер, Малыш! Еще не спишь? А ведь тебе давно пора спать.
— Успеется, отец! Ты тоже на ногах, а встаешь на три часа раньше.
— Старому человеку не нужно много спать, Малыш!
— Ты еще не старый, отец!
— А все-таки!
— Нисколько ты не старый!
— А все-таки!
— Нет, нет!
Отец проходит через всю комнату, он присаживается в темноте на постель своего младшего и не как отец, а скорее как товарищ спрашивает:
— Ты не представляешь, Малыш, куда девался Эрих?
— Не представляю, отец. А тебя это беспокоит?
— Да; и никто из наших не знает, куда он девался?
— По-моему, нет, но завтра я поспрошаю в богадельне, может, кто из его товарищей знает.
— Сделай это, Малыш!
— Сделаю, отец!
— И сходи за меня к господину директору. Я обещал ему завтра же послать Эриха в школу. А теперь ничего не выйдет. Объясни ему…
— Ах, отец…
— Ну что?
— Мне завтра неудобно идти к дирексу…
— Но почему же? И не говори «к дирексу»…
— Он, верно, на меня ужас как зол. Мы вчера здорово поцапались, я и один парень из моего класса, Кунце нас записал, говорит, что обязательно доложит дирексу… директору.
— Из-за чего же у вас драка вышла?
— Да просто так! Он известный воображала и вечно над всеми издевается, надо же когда-нибудь дать ему по носу.
— Ну ты и дал?
— Будь спокоен! По всем правилам! К концу он уже еле дышал и только кричал «пакс»!