Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо
Шрифт:
Что ни ночь - шум и тревога в Аргунском ущелье.
– Убили! Хожбауди - убили! У родника Мовчи и Саламбека бехоевцы зарезали! Дадай, беда! Безысходная беда! Будьте вы прокляты, шакалы! Да иссохнет ваш род, ядовитые змеи!
…Но больше других мстил и наводил суеверный ужас на ахильчиевцев вчера еще никому не известный юноша - полукровка Дзахо Бехоев. Как демон, как хищный ненасытный зверь, бесшумно рыскал он вокруг погруженного в траур аула; терпеливо выжидал время для стремительного броска с одной лишь целью - добыть новую кровь за свою родню. Точно проклятье Тьмы, он объявлялся на горных тропах; зажатые теснинами и курящимися туманами пропастями, они являлись добрым подспорьем для абреческой мести. Много раз выходил так на дорогу Дзахо. Много раз убивал.
Плохо - потому что еще больше новых кровников приобрел Бехоев. Потому что ближе призвал свою смерть. Из соседних и дальних, из совсем далеких аулов стали охотиться люди за его кровью. Для того, чтобы выйти к ручью напиться, он, как зверь, делал большой круг, изучал чужие следы, путал свои, подолгу выжидал, прежде чем утолить жажду. И, как молитву, не уставал повторять абреческую заповедь: «Ночью не курить. Огонь не разводить. Винтовку держать в чистоте, порох сухим, лошадей под седлом… Мало говорить - много слышать. Никому не верить. Бороться со сном. Помнить, что всякая опасность может продолжаться не более получаса: или тебя убьют, или ты убьешь - главное, иметь терпение на полчаса».
…По воле Аллаха оказавшись в отряде шалинского мюршида Занди, Дзахо принял Газават, обвязал папаху белой чалмой - и сразу получил защиту. Вздохнул свободнее. Слава Небесам - среди мюридов не было родственников его канлы. Можно было спокойно спать у костра, завернувшись в бурку, не озираясь, точить шашку. И Дзахо Бехоев стал со рвением отливать пули против Белого Царя. Но не потому, что с ним враждовал великий, непримиримый Шамиль. Чалму послушник Бехоев стал носить не ради имама, а для спасения своей правоверной души. Дзахо ненавидел гяуров, пришедших с оружием в его свободную и гордую страну, потому что любил каждый камень на горных тропах своей Чечни.
Охваченные пламенем равнины могут погаснуть, но огонь праведного гнева и мести в сердце горца - никогда. «Разве огонь, горящий в груди джигита, боится крови? Он даже ищет крови, как умирающий от жажды - воды… Он даже просит крови, как пустыня - воды. Иссохшие, истрескавшиеся, опаленные, сожженные внутренним огнем губы разве не шепчут: “Воды, воды!”?
Вода и огонь… как месть и кровь, из века в век сопутствуют друг другу.
Горы просят огня, а долины - воды. Кавказ - это и горы и долины. Он просит и огня и воды»83.
…Выйти же к Шамилю с открытым сердцем Дзахо не мог, а тверже не желал: через него - имама Шамиля - ахильчиевцами были убиты его родственники, погибла Бици, разрушен был до основания родовой дом, осквернен источник. А для каждого горца это святые понятия: «Очаг - сердце дома, родник - сердце аула».
Между тем война бросала Дзахо по всему Кавказу84: в каких только горах ему не пришлось побывать, какие племена не увидеть…
…Летучий отряд мюршида-мазуна.85
Занди то рассыпался на части, то вновь соединялся, грозно блистая шашками перед форпостами врага; проходя через разоренные русскими аулы, мюриды не забывали помочь одноверцам: раздавали мясо, муку, зерно, делились порохом и свинцом, делились последним…
…Грозные сороковые пушечным громом и огнем прокатились по Северному Кавказу. Перевалы Чечни, Ингушетии, Дагестана были черны от беженцев. Горные тропы возносили с равнин на хребты десятки тысяч восставших людей. Их глотки задыхались в проклятиях, их чувяки и чакмаи86 не знали подметок; из ступней сочилась черная кровь, а студеный, пронизывающий до костей ветер горных вершин рвал и вздымал лохмотья их одежд.
…Весной 1840 года жители Чечни и горной Ингушетии вновь взялись за оружие и присоединились к Имамату. Многие
…Свыше двадцати лет даргинцы оставались в подданстве России. В 1826–27 годах они не откликнулись на призывы эмиссаров шахской Персии вынуть клинки из ножен против «неверных». Однако их горячие сердца не смогли остаться в стороне от священного Газавата под руководством имама Шамиля, и осенью 1843 года огромное ополчение Акушинского союза88 приняло участие в походе на взявшую сторону русских Аварию. А к сорок пятому году вся земля на Восточном Кавказе уже горела под ногами царских сатрапов. Котлы и жерла каньонов дымились адским пламенем пожаров и пролитой в сражениях кровью, как некогда во времена бесстрашного Бейбулата.89 И вновь, как десять, двадцать, тридцать лет назад, горцы перегораживали ущелья и тропы убитыми конями, обрушивали снежные лавины на солдат, устраивали обвалы в горах, взрывая порохом скалы, сами срывались орлами с высоких крепостных башен и круч на штыки!.. Именно в эти годы и дни менялся «не только внешний облик Кавказа, но даже названия мест и рек. Авар-Койсу стала называться Кара-Койсу - Черной рекой. Появились Раненые Скалы, Ущелье Смерти, кроваво прославилась река Валерик, остались в народной памяти Военная Тропа Шамиля, Дорога Шамиля, Танец Шамиля».
…Новые карательные экспедиции государевых войск не заставили себя ждать. В начале 1844 года на Кавказ прибыли: 13-я и 15-я пехотные дивизии и маршевые батальоны 16-й, 17-й и 18-й. Здесь собрался, таким образом, весь V корпус генерала Лидерса и часть VI. Вместе с линейными батальонами и казаками численность русских войск была доведена до 150 тысяч. Весной 1844 года предложено было укрепиться на Аварском Койсу и, обратившись на Чечню, разгромить «осиное гнездо» - Дарго, а на Дагестан произвести диверсию. Эта последняя была возложена на генерала Пассека, разбившего 3 июля у Гилли Кибит-Магому - одного из виднейших наибов Дагестана. Однако труднодоступная горная местность, изрезанная ущельями, бурными реками и непроходимыми лесами, отнюдь не благоприятствовала действиям крупных масс войск и их тяжелых обозов. Вскоре дела пошли совсем скверно и, как следствие, - взялись за оружие те племена, которые до сих пор оставались в стороне. Все последующие попытки правительственных войск покарать «огненный» Имамат разбились о волну всекавказского гнева и ярости.
…Много огненных верст было пройдено за последнее время Бехоевым. Много было пройдено и Ахильчиевым. И тот и другой не раз останавливали своих скакунов на дымящихся пепелищах некогда цветущих, гостеприимных аулов… И тот и другой клялись «солнцем» и «землей, на которой стоят» отомстить смертельному врагу. Кто знает, возможно, и тому и другому было стыдно за тех, кто любил кичливо называть себя «европейцами», «цивилизованными людьми», «христианами…»
…И Дзахо, и Джемалдин-бек - оба молодые, оба красивые, сильные, в разных местах Чечни помогали обездоленным, чем могли… И каждый знал, чувствовал, понимал, что никогда не забудет и не простит супостату того, что вошло в их глаза в те жестокие дни и ночи, что ранило, подобно пуле, их сердца, опаленные отчаяньем и горем.
…Теперь всех горцев Кавказа объединяла война. Общий враг. Общая кровь. Многие старые распри были забыты. Многих канлы, мстивших за кровь своего рода, примирила смерть.
Жаль только… что ни суровые низамы Шамиля, ни сабли праведного гнева не смогли выправить кривизну заблудших душ двух сыновей Аргунского ущелья.
Ни у походных котлов, ни на военных советах, ни в жарких сечах среди пропахших порохом скал ни тот, ни другой не забывали о данной Небу клятве… И тот и другой жаждали встречи, искали друг друга на дорогах войны, чтобы свести счеты, чтобы однажды кровью канлы смыть со щита своего рода пятно позора.