Желтая акация
Шрифт:
Амвросию все это очень понравилось.
— Слышишь, Зося? Я тогда в лесу сказал, что посажу около хаты рябину. А не посадишь ли ты теперь, после такого объяснения, крушину?
— Нет! — засмеялась Зося. — Пускай она растет там, где растет испокон века — в наших лесах и перелесках, хотя бы при всех своих добрых свойствах.
Так, знакомясь со старыми, казалось бы давно известными растениями и узнавая новые, прошли они к болотным растениям, где в первую очередь увидели мох — боровой, сфагновый и исландский.
— Этим мохом только дыры в стенах затыкать. А про исландский
Кто бы, вы думали, так сказал? Амвросий! Тот самый, что еще совсем недавно читал нотацию Зосе за недооценку крушины.
Она и ответила Амвросию:
— Тебе, дружок, тоже следовало бы научиться и на рябине и на моем примере. Сфагновый мох — это же основа торфообразования. А о торфе, о его добрых свойствах надо ли говорить нам, белорусам. Не из него ли химия производит около ста различных изделий. Идет он и на другие нужды: на топливо, на удобрение. Да мало ли куда. А во время войны сфагновый мох использовался для заживления ран. Он применялся вместо гигроскопической ваты — она не всегда была в партизанских отрядах.
Нина Ивановна дополнительно пояснила:
— Гигроскопичность сфагнового мха в четыре раза, а то и в пять больше, чем у самых лучших сортов гигроскопической ваты. Этот мох вбирает в себя воды в пятнадцать и даже двадцать раз больше, чем весит сам. Потом он испаряет эту влагу. Вдобавок он антисептичен. Это благодаря тому, что в нем есть фенолоподобное вещество — сфагнол. Лечат им, правильнее сказать, препаратами из него, от острого воспаления кишечника.
Амвросий задумался. И тут Зося то ли, жалея парня, приняла, как говорится, весь огонь на себя, то ли действительно ошиблась, сказав:
— Что касается исландского мха, я согласна с тобой. Им даже дырку в стене не заткнешь, так он крошится.
Понятно, что Нина Ивановна не могла оставить без внимания грубую ошибку.
— Люблю я тебя, Зося, но правду еще больше. В свои молодые годы, готовясь к научной деятельности, Карл Линней основательно изучал этот мох, описал его. Да не только он один — многие ученые посвятили этому хрупкому созданию природы солидные монографии, научные труды. Прежде всего, это не мох, а лишайник. В северных краях люди на протяжении столетий пекли из него хлеб. Для них он был рожью. Представьте себе, что в нем до 70 процентов лишайникового крахмала, или лихеину, 2–3 процента кристаллического горьковатого вещества — цетрорина. В нем есть разные кислоты, камедь, сахар. У нас теперь на специальных фабриках делают из него медицинскую глюкозу и сахар. Можно изготовлять спирт. На севере мох дают лошадям, коровам, свиньям. А еще из него делают лекарство, которым лечат многие болезни: кишечные, желудочные.
Зося только вздохнула:
— Вы, Нина Ивановна, разрешите мне напомнить про одного мудреца, сказавшего: «Я знаю то, что я ничего не знаю».
Высказал свою мысль и Адам, который до сих пор молчал и слушал:
— А я знаю только то, что еще нам надо много работать, читать, слушать умных людей, видеть невиданное доселе, чтоб лучше ориентироваться в окружающем мире.
Так они шли, так они разговаривали. И все было хорошо. Так н'a тебе!
Началось
— Что за чудеса! Нигде нет водяных орехов. Прошли мимо одного большого пруда — не видели. Трудно согласиться с тем, что их нет в таком ботаническом саду. — Это перебила разговор Марылька.
— А вон еще другой пруд, поменьше, — показал Сымон налево. — Пойдем, может, они как раз там и есть.
— Пошли, — согласились все.
Прудик небольшой: метров сто в длину, от трех до двадцати в ширину. В противолежащей, более высокой стороне как бы гребля насыпана, водоспуск в ней. Около гребли темно-зеленые заросли аира, перед ним, на воде, листья белых лилий.
На гребле стояли два парня лет по 16–17 и две девушки, чрезмерно накрашенные. Один из парней держал в рунах большой сук и хлестал им по водорослям.
— Бедные! Видно, платок упустили из рук или шляпу, никак не достанут, — пожалела их Ганночка.
— Интересно… — откликнулся Сымон. — Лучше было бы раздеться да влезть в воду, она тут чистая и, наверно, теплая.
Подходят они ближе и что же видят? Одна «барышня» держит в руке пару водяных лилий, а вторая, надувшись, укоряет своего «кавалера»:
— У нее две, а у меня ни одной.
— Будут и у тебя не две, а четыре, — ответил «рыцарь» и снова начал водить суком, подтягивая лилии к берегу.
У Марыли, которая только вчера наблюдала результаты подобной самодеятельности Бовы Поллитровича в кедровом питомнике, аж сердце сжалось от жалости. Она сбежала с пригорка и закричала:
— Что вы делаете! Прекратите это безобразие!
А оболтус, который суком водил по водорослям, посмотрел на нее искоса и сказал полубасом:
— Чеши отсюда, деревня, пока я тебе по-рощински плакать не научил!
— Ты лучше сам поберегись, чтоб я тебя по-ботяновски смеяться не научила! — не испугалась Марылька, физкультурница, дочь партизана, которая с шести лет узнала, что такое труд, и закалила свой организм. Не так, как этот «рыцарь», которому, наверно, мама и галстук завязывала до последнего дня.
Тут надо рассказать о том, что такое «по-ботяновски смеяться».
Когда-то в Ботяновичах справляли «зеленый» праздник. Собиралось много молодежи из ближайших деревень. И вот какой-то братковский парень обидел одну ботяновскую дивчину. Она сказала ему, и притом «очень деликатно»:
«Иди, пока я тебе по уху не дала».
А он сам напросился:
«Дай, дай! Ты и до носа не достанешь, недоносок такой!»
Дело в том, что он был довольно высокий, а девушка никакая там не «недоносок», а обыкновенная, стройная и хорошо скроенная.
Дважды обиженная, она недолго думая размахнулась и так ударила этого просителя по уху, что он сразу десять костелов увидел вместо одного, перед которым вся эта история происходила.
Ну и потеха! Сколько ни было молодежи, все так и покатились со смеху.
Что же было дальше? Парень, получив «угощение» и немного очухавшись, начал тоже смеяться!
«Ха-ха-ха!»
Друзья удивились и спрашивают:
«А чего же ты смеешься, брат?»
«Ха-ха-ха! Мой верх. Как я ее провел! Она мне не по уху, а по щеке дала».