Желтая маска

Мизийски Николай

Мама тоже выразила свое мнение:

— Лучше поддерживай связи с самой наукой, а не с ее людьми.

Но когда я попросил ее написать болгарскими буквами несколько немецких фраз, ее интерес мгновенно пробудился.

— Какие фразы, детка?

— Вежливые, мама. Для жены профессора.

— Может быть, для внучки профессора, сынок?

— Нет, мама. Совершенно вежливые.

— Ага!

Ей стало ясно, что дело серьезное. А поскольку в прошлом году она учила этот язык и держала в туалетном столике объемистый

болгарско-немецкий разговорник, то через пять минут галантные выражения были готовы. Когда жена профессора Стремского меня встретит, я должен сказать ей:

— Гнедиге фрау, хойте абендс зеен зи безондерс юнг унд фриш аус!

А когда познакомимся:

— Эс вирд мир зер ангенем зайн цу эрфарен, вас фюр циммерблюмен зи эрцойген.

Все это должно было бы привести профессоршу в восхищение, потому что означало: «Уважаемая госпожа, сегодня вечером вы выглядите особенно молодой и свежей… Мне будет чрезвычайно приятно узнать, какие комнатные цветы вы выращиваете».

Я схватил листок и побежал к Круму. Я сказал ему, что строгая госпожа Стремская очень много говорит по-немецки. Если мы хотим быть хорошими дипломатами, то должны предложить ей учтивые фразы. Это в обмен на ореховое варенье.

— Еще новости есть? — спросил Крум.

— Нет.

Сердце у меня сжалось от моей собственной лжи, но разве я мог ответить иначе? Даже мой ближайший друг узнает о Джерри Блейке не раньше, чем тот будет мною пойман, а я сам буду увенчан лаврами великого детектива.

Крум примирительно вздохнул и взял вторую половину листка для самостоятельной зубрежки.

Благодаря такой рациональной подготовке ровно в шесть мы были перед металлической табличкой квартиры № 13, полностью заряженные учтивостью.

Дзинь!

Дверь открыла полная старушка с седыми волосами, в черном платке и с добродушной физиономией.

Я спросил:

— Дома ли супруга товарища профессора?

— Да, — любезно ответила старушка.

— Можно нам ее видеть?

— Вы меня уже видите.

Я замолк. Надо было прийти в себя. До этого мгновения я думал, что жена столь ученого человека непременно должна быть настоящей светской дамой — высокой, стройной, с орлиным носом, рисованными бровями и с бусами, напоминающими окружную железную дорогу. Да, так я предполагал, но в данном случае вышло все наоборот.

— Вы что-то сказали? — нетерпеливо спросила старушка.

Нельзя было терять ни секунды. Четко поклонившись, я заявил самым благовоспитанным тоном, разумеется, по-немецки, что уважаемая госпожа в этот вечер выглядит особенно молодой и свежей.

По предварительно намеченному плану, Крум должен был обрадовать ее своим изречением только через 10 минут. В светском разговоре нельзя выкладывать все сразу, здесь необходима постепенность. Но мой друг решил проявить инициативу тотчас после меня. Так же вежливо и так же по-немецки он пролепетал,

что ему будет очень приятно узнать от госпожи профессорши, какие комнатные цветы она выращивает.

Симпатичная пожилая женщина ответила тихо и стыдливо:

— Ах, мальчики, я ничего не поняла. Иностранными языками я не занимаюсь уже со времен первой мировой войны. Тогда я сдала экзамен в гимназии — и то, представьте, по французскому языку. А по-немецки знаю только «я», «найн» и «гутен таг». Не много, правда?

— Не много, — согласились мы.

— Давайте тогда говорить по-болгарски.

— Давайте.

Крум с укоризной посмотрел на меня. Как будто говорил: «Зачем ты заставил меня зубрить это глупое предложение? Зачем утомил?»

Я тоже был зол. Думал: «Профессор воспитанный человек, но его поступок похвальным не назовешь. Приписывать своей жене качества, которых у нее нет!..»

Чтобы не обидеть старушку молчанием, мы сразу представились ей. Потом сказали, зачем пришли. Коротко, без прикрас. Но почему-то профессорша ничего не поняла.

— Мой муж пригласил вас в гости? — подняла она брови, и морщины на ее лбу образовали нотный стан. — Вы уверены, вы не сомневаетесь в том, что говорите?

— Уверены, товарищ Стремская, не сомневаемся.

— А это не сочинение на свободную тему, как на экзамене по литературе?

— Нет, товарищ Стремская, — сказал я. — С вашим супругом я знакам лично, более того, мы очень хорошие приятели. Хотя познакомились недавно.

Из-за двери соседней квартиры № 14 донесся насмешливый женский голос:

— Смотри, смотри! Она еще держит их у порога, как нищих.

Слышимость была отличная.

— Ах, как я рассеянна! — воскликнула вдруг жена профессора. — Я думала, что мы разговариваем уже в прихожей. Заходите, дети, заходите! Мне очень приятно.

Я и Крум поспешили войти в квартиру, пока соседи профессора еще не успели покинуть свой шпионский пост. И все-таки мне не хотелось, чтобы нас приняли за навязчивых людей, а потому еще в коридоре, у оленьих рогов, я сказал:

— Товарищ Стремская, я уже у вас был.

— Неужели? — снисходительно улыбнулась она.

— У вас в гостиной большой полированный стол, четыре тяжелых красных кресла и кружевные шторы.

Старушка посерьезнела.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

Я продолжил, оставив ее вопрос без ответа:

— Налево вход в кухню, а в самой кухне — электроплита, белый кухонный шкаф, стол, два стула. Спинка одного стула шатается, потому что болт развинтился. Стеклянная дверь на балкон…

— О!

— Сахар вы держите в фаянсовой банке, разрисованной зайчиками.

— А!

— Из этой сахарницы товарищ профессор угостил меня десятью кусками…

Старушка страшно испугалась:

— А он сам ел?

Я ответил совершенно откровенно: