Желтоглазые крокодилы
Шрифт:
— Лучше бы да! Это не просто физиологический акт… И потом первый раз — очень важный. Нельзя делать это неизвестно с кем, неизвестно как. Ты всю жизнь будешь вспоминать об этом первом разе.
— Есть, конечно, Гортензия, но она на меня даже не смотрит.
Во время пасхальных каникул в Кении Гэри целыми днями следовал за Гортензией, как мотылек за огнем. Она отталкивала его, крича: «Что ты лезешь, Гэри! До чего ты приставучий! Отстань! Отстань!» Ширли была потрясена. Она стискивала зубы. Неудачи Гэри испортили Ширли весь отдых. Она наблюдала за неловкими ухаживаниями Гэри
— Послушай, Гэри, нет времени говорить об этом, я должна немедленно ехать в Лондон, срочное дело! Меня не будет целую неделю, тебе придется тут самому как-то…
Гэри надулся и засунул руки в карманы своих безразмерных штанов — из-под них показались трусы. Ширли протянула руку, чтобы подтянуть ему штаны, но Гэри оттолкнул ее.
— У тебя никогда нет времени говорить об этом!
— Ты преувеличиваешь, милый… Я всегда рядом, всегда готова тебя выслушать, только именно сейчас это немного некстати.
Гэри фыркнул и ушел в свою комнату. Ширли тихо застонала от бессильной ярости. В обычной ситуации она бы села, расспросила его, внимательно выслушала, придумала какое-нибудь решение, но что она может предложить шестнадцатилетнему парню, терзающемуся пубертатными муками? Для этого нужно подумать, а у нее совершенно нет времени. Нужно еще сложить сумку, заказать билет и предупредить Жозефину о своем отъезде.
Она позвонила в дверь. Открыла мадам Бартийе.
— Жозефина здесь?
— Да… у себя в комнате.
Ширли заметила две большие сумки в прихожей и, войдя к Жозефине, спросила:
— А что здесь забыла мадам Бартийе?
— Ее выставили из дома. Я пустила их к себе на время, пока она будет искать жилье.
— Надо же, как не вовремя! Я хотела попросить тебя об услуге.
Жозефина положила стопку простынь, которую достала из шкафа.
— Ну, говори.
— Мне надо поехать в Лондон. Срочное дело… Работа! Я хотела попросить тебя, можешь ли ты присмотреть за Гэри, пока меня не будет.
— Ты надолго уезжаешь?
— На недельку…
— Без проблем. Тем более сейчас! Пора мне нарисовать на лбу красный крест.
— Жози, прости, но отказаться я никак не могу. Я тебе помогу с мадам Бартийе, когда вернусь.
— Надеюсь, она уже уедет, когда ты вернешься. А моя книга! Через два месяца мне надо сдать рукопись. А я пока только на втором муже! Еще трое ждут!
Они уселись на кровать Жозефины.
— Она будет спать в твоей комнате?
— С Максом. Я буду спать в гостиной, а работать в библиотеке…
— Она не работает?
— Только что уволили.
Ширли сжала руку подруги, шепнула «спасибо».
— Я уж тебя отблагодарю, не сомневайся!
Когда девочки вернулись из школы, Зоэ захлопала в ладоши, узнав, что Макс будет жить
— Я надеюсь, это шутка?
— Нет. Послушай, Гортензия… Нельзя же было отпустить их спать под мостом.
— Да ты сдурела, мам!
— От тебя ничего не требуется.
— Ага. Давай, подвинься, чтобы дать место этим беженцам. Ты сама знаешь, кто такая эта мадам Бартийе: социальный отброс! Ты еще об этом пожалеешь. В любом случае они не смеют заходить в мою комнату! И трогать мой компьютер!
— Гортензия, речь идет о нескольких днях… девочка моя, — прошептала Жозефина, пытаясь обнять дочку, — не будь такой эгоисткой! И к тому же это не ТВОЯ комната, а ваша с Зоэ…
— Ты меня достала с твоими замашками сестры милосердия. Ты лузер, мамуля.
Жозефина сама не заметила, как в воздух взлетела пощечина. Гортензия поднесла руку к щеке, испепеляя мать взглядом.
— Не могу здесь больше жить! — прошипела Гортензия. — Не могу больше с тобой жить! Хочу только поскорей свалить отсюда, и предупреждаю тебя…
Последовала другая пощечина, в которую Жозефина вложила всю свою ярость. В кухне Зоэ, Макс и мадам Бартийе готовили ужин. Макс и Зоэ накрывали на стол, а мадам Бартийе ставила воду для макарон.
— Успокойся и веди себя прилично, иначе хуже будет, — процедила Жозефина сквозь зубы.
Гортензия покачнулась и плюхнулась на бортик ванной. Потом недобро усмехнулась, взглянула на мать и презрительно уронила:
— Какая же ты дура!
Жозефина схватила ее за рукав и выкинула из ванной. Потом села на пол, борясь с приступом тошноты. Ее едва не вырвало. Очень хотелось плакать. Она злилась на себя, что поддалась гневу. Пощечинами от ребенка ничего не добьешься. Расписываешься в своем бессилии, вот и все. Гортензия всегда побеждает в этих стычках. Жозефина промыла водой покрасневшие глаза и постучалась в дверь комнаты Гортензии.
— Ненавидишь меня, да?
— Ой, мам, хватит! Нам с тобой не о чем разговаривать. Я бы с удовольствием жила с папой в Кении. Даже с Миленой, мы с ней как-то лучше понимаем друг друга, чем с тобой, по правде говоря.
— Но что я тебе сделала, Гортензия, скажи мне, пожалуйста?
— Я все в тебе ненавижу. Ты и выглядишь лохушкой, и говоришь, как убогая. Ты размазня, мямля! И я не могу здесь больше жить! Ты обещала, что мы переедем, а мы торчим в этом гадюшнике, в этой жопе мира, с этими отстойными людьми.
— Нет у меня сейчас средств на переезд, Гортензия! Обещаю тебе — сделаю что могу, если ты от этого почувствуешь себя счастливой.
Гортензия недоверчиво посмотрела на нее и провела рукой по щеке, словно стирая обжигающее воспоминание о пощечинах. Жозефина почувствовала раскаянье и решила извиниться.
— Я, конечно, не должна была тебя бить, доченька… Ты меня вывела из себя.
Гортензия пожала плечами.
— Да ладно… Попробую об этом забыть.
В дверь постучали. Зоэ объявила, что ужин готов. Ждут только их. Жозефине хотелось бы, чтобы дочь сказала, что прощает ее, хотелось обнять ее, прижать к себе, но Гортензия сказала: «Да-да, идем», и вышла из комнаты, не оборачиваясь.