Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста
Шрифт:
Пусть завтра ни свет ни заря мне снова нужно вставать и тащиться в метро через весь город, но зато – не в искусственно созданный посреди Нью-Йорка русский мирок, на котором еще вчера для меня сходилась клином вся Америка… Две недели назад я чувствовал, что медленно умираю. Теперь, падая от усталости, я чувствовал, что живу!
Глава третья
Калейдоскоп
1
Так началась моя двойная жизнь. Я вставал в четыре, в половине пятого садился в метро, проезд в котором стоил 35 центов; без четверти шесть выезжал из гаража и включался в утреннюю
Моя смена кончалась в три пополудни, домой я возвращался к пяти, что-то ел, ложился на диван и слипающимися глазами просматривал советские газеты. Когда же глаза совершенно слипались, я садился к письменному столу. Потому что помнил: ровно в десять утра в ближайшую пятницу я опять должен войти в студию записи, закрыть за собой звуконепроницаемую дверь; высокий седой человек пустит звуковую заставку «ГОВОРИТ „РАДИО СВОБОДА“», и я останусь один на один – с микрофоном.
Вот уже три года мое обозрение «Хлеб наш насущный» слушают там, в России, миллионы людей. Моя программа волнует и ранит там каждую душу: и русского, и еврея, и казаха, и латыша. Такая уж у меня тема. Я рассказываю о том, почему великая, высокоразвитая страна – сверхдержава, которая сегодня засевает самое большое на Планете поле (вдвое больше американского), – не в состоянии прокормить свой народ. И почему в этой стране, которая вышла на первое место в мире по производству минеральных удобрений, в стране, где сельскохозяйственным трудом занято всемеро больше рабочих рук, чем в Америке, – люди не могут купить в магазине ни мяса, ни рыбы, ни курицы, ни молока, ни картошки…
Но с каждым месяцем моя работа приносит все меньше удовлетворения. Все чаще возникает у меня гнетущее ощущение, что каким-то таинственным образом советские глушилки достают и сюда: в редакционные кабинеты, в студию записи. И ощущение это – не результат психического расстройства; был детант. [12] «Избегайте – оценок; ну, к чему эти ваши резкости?!» – советует мне доброжелательный, чуть барственно звучащий баритон.
Тот сценарист документального кино, который еще совсем недавно, находясь по ту сторону Стены, был только слушателем этой радиостанции, ни за что не поверил бы, если бы ему сказали заранее, что когда он окажется здесь, его новые начальники, как и прежние, станут увещевать его, а иной раз и одергивать, чтобы он не выплескивал в эфир всю ту правду о закрытом обществе, которую удавалось выискать и собрать по крупицам; что вполне достаточно сказать половину этой уродливой правды, а еще похвальней – осьмушку… С не меньшим увлечением, чем я «играю» в шофера такси, мои начальники «играют» в детант; и бархатисто-барственный баритон подчас не упускает намекнуть, мол, не такая уж это редкость в свободном мире – остаться без работы…
12
Политика «разрядки».
Это было так привычно, так не ново, но в моем нынешнем, эмигрантском положении был новый нюанс: мои работодатели понимали, что моя еженедельная программа – о русском хлебе – единственный для меня способ заработать на жизнь; что здесь, в Америке, я больше ни на что не гожусь.
2
Вот почему в последние недели я почувствовал себя куда как лучше, и на душе у меня становится легче, когда на рассвете по мосту Квинсборо мой желтый кэб въезжает в центр Нью-Йорка, где меня неизменно встречает его живой символ – всегда веселая, всегда пьяненькая «регулировщица».
В
Как рано ни начал бы я работать, она уже на своем посту – под эстакадой протянувшейся через Ист-ривер подвесной канатной дороги. Наверное, где-нибудь здесь, под мостом, бездомная эта пьянчуга и ночует. Но даже в дождь, промокшая, смахнет рукавом струйки воды с лица, приложится к горлышку и опять – за «работу»!
Колонна на мосту, стоп!
Колонна на авеню, марш!
Белокурая, молодая, она всегда улыбается, ей всегда хорошо! По-моему, эта бездомная да еще я – самые счастливые люди во всем Нью-Йорке…
3
Выполняя главную заповедь мистера Формана – нью-йоркский кэбби всегда в движении! – я, съехав с моста, гоню, сколько есть духу, на север, в район семидесятых улиц, пока не выхватываю пассажира. Уже вполне овладев этим маневром, однажды, разнообразия ради, я повернул на юг, проехал с полмили сквозь тишину безлюдных пока улиц-ущелий и стал петлять, петлять, пока вдруг не наткнулся на длинную желтую змею, голова которой лежала у подъезда отеля «Мэдисон».
Что делают здесь водители всех этих кэбов с выключенными моторами? Почему они не участвуют в утренней гонке?..
Я остановился, и в ту же минуту вращающаяся дверь вытолкнула наружу стандартного постояльца приличной гостиницы: светлый плащ с портфелем «атташе».
Светлый плащ оглянулся по сторонам, вдохнул полной грудью пропитанный автомобильной гарью воздух Мэдисонавеню и, взглянув на часы, направился к выстроившимся у подъезда такси.
Водитель первой машины полулежал на капоте своего «форда», опираясь щекой о выгнутую лебедем кисть. Заметив приближающегося клиента, он драматическим жестом отгородился от каких бы то ни было просьб:
– Я никуда не еду. Я отдыхаю…
– Моя машина занята, – сказал другой, смуглый кэбби, на голове у которого красовалась огромная кепка.
Когда я подъехал поближе, светлый плащ упрашивал следующего таксиста:
– Пожалуйста, отвезите меня на автовокзал. Я так спешу, я был бы вам так признателен…
– Нет, мистер: мы обслуживаем только иностранных туристов.
Отверженный уже тремя водилами, пассажир с нервическим смешком в голосе обратился ко мне:
– А ты, интересно, кого обслуживаешь?
– Всех, – кротко сказал я.
4
На автовокзале пятеро черных подростков поджидали «большой кэб», чтобы ехать в отель «Мэдисон»: из всех нью-йоркских такси только в чекере позволяется возить пятерых пассажиров. Сошедшие с ночного автобуса мальчишки и девчонки выглядели сонными, помятыми, но одна – худющая, большеротая, казалось, только закончила собираться на бал. И блузка на ней – ослепительная, и юбчонка – невероятно пышная, и вся жизнь вокруг – праздник!
Хотя подружки на нее косились, к вещам, которые все укладывали в багажник, принцесса эта не притронулась, забралась на переднее сиденье и, даже сидя – «танцует»! И плечи ее движутся, и руки движутся: «Ну-ка, где тут у тебя радио?».
Чтобы не выглядеть круглым дураком (невозможно было ею не любоваться), напускаю на себя мрачность:
– Не бывает, – говорю, – в гаражных кэбах радио.
– Как же ты живешь без музыки?
Девчонки на нее откровенно злятся, а парни – не сводят глаз: