Желтые шторы, морская свинка и конец света
Шрифт:
На чучело Сценарист не среагировал. Ему, похоже, было все равно.
– Ученым надо сдать, – осенило Дашу, – пусть изучают.
Игорь покачал головой:
– Вот уж не советую.
– Почему? Это ведь новый вид…
– Ты говорила, он ваши дни программировал?
– Не программировал, сценарии писал.
– Большая разница… Подумай, какие ученые его станут изучать и какие сценарии он еще напишет. Ты ж кино смотришь…
– Я не люблю кино, – созналась Даша.
Они еще немного поспорили, потом сволокли клетку вниз, собрали изорванные листы и поехали прочь из города. Добравшись
Когда пламя поглотило последний лоскуток бумаги, они открыли клетку и вытряхнули пленника на траву. Сценарист завертел башкой, словно не веря нежданной свободе.
– Ползи отсюда, – приказал Игорь.
– Может, ему еще пинка дать? – кровожадно предложила Даша.
– Ну, пинай, если очень хочется.
Пинать не хотелось, уполз так. Маленький, взмокший, раздавленный, он уходил прочь по густой траве, к деревьям, в глубь лесов. Сейчас он не выглядел ни зловещим, ни опасным. Просто скучным.
Трава перестала шевелиться, и они вернулись к машине.
– Во сколько твоя мама заканчивает работу? – спросил Игорь. – В шесть? Успеем до ее прихода…
Он сказал «успеем», не «успеешь». Даша хотела переспросить: «Ты ее дождешься?», но она понимала, что лучше промолчать. Лучше ничего не знать заранее, ничего не предвидеть. Все предписанное только что сгорело, начало будет с чистого листа. Игорь был прав, когда порвал страницу не читая.
И она была права, когда вынула из кармана последний листок, не разорванный, а заботливо сложенный вчетверо.
– Я не удержалась, – призналась она.
Игорь ничего не сказал, только нахмурился.
– Это пока я за ключом ходил?
– Угу… но ты не думай, я…
– Не нужно ничего рассказывать, – перебил он, и Даша рассказывать не стала. Просто сунула листок в огонь. Пусть все идет само, без сценариев.
Игорь, наверное, думал, что она опять пытается их с мамой помирить, но он ошибался. Хотя в остальном угадал верно: стоило ему выйти с чердака, как Даша выхватила из пачки чистый листок, заправила его в машинку – получилось не сразу – и напечатала:
«Они купили собаку».
…Собаку они так и не купили, потому что Игорь притащил щенка из приюта, но это случилось только через год.
Карташов
На четвертом уроке русичка превратилась в морскую свинку.
Мы писали сочинение, а она ходила по классу: шаг вперед – два назад. В руках все время вертела очки, время от времени останавливалась и пялилась на кого-нибудь. Иногда принималась покусывать дужку очков – если ей казалось, что мы списываем.
Мы и списывали – что греха таить?
И вот когда учительница нависла над второй партой, прямо над Карташовым – его соседка напряглась, стараясь прикрыть книжку с раскрытым предисловием, – и уже приготовилась произнести приговор…
Секунды две, а то и меньше, в воздухе висело платье, колготки подламывались, складываясь в гармошку. Одежда беспомощно взмахнула рукавами и рухнула на туфли.
Спустя мгновение складки пестрой ткани зашевелились
Спрятаться ей не удалось. Сбоку заорали, тот, кто сидел ближе к шкафу, затопал. Свинка метнулась в сторону, забегала по классу. И тут мы как с цепи сорвались и принялись ее гонять.
Ничего дурного мы бы ей не сделали, но орали и шумели так, что испугалась бы и зверушка похрабрее. Мы толкались, хватали руками воздух – свинка ускользала, потому что на ловца обязательно наваливался кто-нибудь, радостно вопящий: «Давай, держи ее!» Стасик ухитрился налететь коленом на какой-то твердый угол и ругался в голос, Динка и Полина требовали, чтобы он прекратил. Максим с Владиком сняли пиджаки и возили ими по полу, пытаясь захватить свинку в кольцо. Кто-то просто завывал в голос от удовольствия.
Как удалось свинке не получить разрыв сердца – не знаю. На ее счастье, беглянка ткнулась в ноги Димке Карташову, а он сгреб ее в охапку, выбежал из класса и помчался в сторону лестницы.
Мы дернули было за ним, но в дверях получилась свалка, да и нестись толпой по коридору не захотелось. Запал уже был не тот. Веселье разом исчезло, будто выключатель повернули. Мы даже замолчали и разошлись по местам.
Куча одежды так и валялась в проходе – только что мы по ней бегали, а теперь старательно обходили, словно боялись заразиться. Платье скомкалось, одна из туфель спряталась под ним, а вторая валялась рядом на боку, словно корабль, выброшенный штормом на берег. В горловине сиротливо виднелась лямка лифчика – это было немного смешно, немного противно и немного страшно.
В класс вошел директор.
Карташов держался на полшага сзади, свинки при нем уже не было, куда ее дели – не знаю. Директор оглядел нас так, словно собирался спросить: ну и кто это сделал? Мы прятали глаза, хотя с чего бы?..
– Дежурный, – произнес наконец директор, – собери одежду.
Он никогда не повышал голоса, мы к этому привыкли, но сейчас от этой вежливости было не по себе. А может, и не от нее.
– Ну же! – поторопил директор.
Дежурила в этот день я, но мне казалось, что проще дотронуться до раскаленной плиты, чем до этого платья… Все же я вышла вперед и стала собирать вещи, стараясь прикасаться к ним только кончиками пальцев. Класс смотрел на меня молча, потом Карташов подхватил туфли и очки. Многострадальная дужка, которую Людмила Юрьевна все время грызла, оказалась отломанной. То ли срок ее пришел, то ли мы наступили, когда гонялись за превращенной учительницей.
Мы шли за директором – до конца коридора, два пролета лестницы, а дальше прямо, до самого кабинета. Внутрь нам удалось только заглянуть – ни свинки, ни Людмилы Юрьевны я не заметила. Директор кивнул и не произнес больше ни слова. Дверь захлопнулась. Мы остались с Карташовым.
– Ну, идем, – сказал Димка.
Времени до конца урока оставалось всего ничего, поэтому возвращаться мы не стали, а отправились в столовую. Со звонком туда сбежался весь класс. Оцепенение прошло, начали теребить: что да как. Рассказывать было нечего, нас ведь сразу выставили.