Желтый дом. Том 1
Шрифт:
По тебе мы заварили кашу ту.
Если вздумают к ответу нас тянуть,
Вряд ли сможешь ты в сторонку увильнуть.
В каждом шаге моем есть твоя печать,
Вместе делали, и вместе отвечать.
Насущные проблемы
Чтобы сохранить памятник Марксу от голубей в приличном виде, около него поставили специального сторожа с длинной палкой, на конце которой привязали что-то вроде метлы или тряпки. Сторож размахивал этой палкой, когда голуби пытались сесть на Марксову голову. Сначала это помогало. Но скоро голуби приспособились и стали оправляться на Маркса с лету. Потом они восприняли размахивание тряпкой как естественную для них операцию (помните —
Обычный необычный день
Рабочий день в Желтом доме — обычно унылая и бессобытийная рутина. Придя на работу, люди уже ждут, когда закончится время их пребывания здесь. Только отдельные исключительные индивиды получают удовлетворение от своего функционирования в этой рутине. Это, например, КГБ, наслаждающийся своей властью над самыми низшими сотрудниками института (кандидаты наук уже плюют на нее). Смирнящев, стремящийся поднять уровень науки и вписать свое имя в историю. Осипов, рвущийся делать карьеру всеми доступными средствами. Шубин, которому надо покрасоваться в пьяном виде в каком-то обществе. Большинство же, повторяю, на работу приходит с неохотой и покидает ее с удовольствием.
День за днем одно и то же. Лишь иногда происходят исключительные события. То у кого-нибудь украдут шубу или деньги. То какой-нибудь профорг попадается на махинациях с марками. То разыгрываются ковры или подписка на классиков литературы. То приходит «телега» на Шубина из вытрезвителя. На сей раз предметом переживаний и сплетен для сотрудников стала история с младшей сотрудницей сектора истмата Галей, которая поддерживала дружеские отношения с женой одного известного диссидента. В институте узнали об этом и начали на нее давить, чтобы она прекратила эти отношения. Она, однако, отказалась прекратить. И Органы ГБ, принявшие решение изолировать диссидента от общества, предложили руководству института наказать Галю. Цель очевидна: другим наука, Гале наказание, диссиденту наказание. И началась подлая игра могучего аппарата власти и солидарного с ним общества против беззащитной женщины с грошовой зарплатой и мизерной должностью. Сначала хотели изобразить из Гали сумасшедшую и засадить в сумасшедший дом. Но после тех мировых скандалов отказались от этой затеи. Тогда предложили Гале перейти на другую, более выгодную работу. Поскольку в институте для нее была создана нетерпимая обстановка, она согласилась. Оформилась на новое место по всем правилам. Затем уволилась из института. И после этого выяснилось, что оформление на новой работе было чистой фикцией. Суд отклонил жалобу Гали. Устроиться на подходящую работу не было никакой возможности. Нависла угроза принудительного трудоустройства и высылки из Москвы, — к чему и стремился КГБ. История, как говорят, теперь совершенно заурядная. Случаев таких называют десятки. Но в этой истории любопытно другое. В инсценировке перехода на другую работу принимали участие десятки «порядочных» людей. В суде все свидетели лгали, что было очевидно. Никто в защиту Гали не сказал ни слова. И я в том числе. Я утешал себя тем, что я — человек маленький, от меня ничего не зависит, я тут ни при чем. И ограничился чисто теоретическими рассуждениями. Даже сделал «открытие» на этом материале: общества различаются тем, с какими типами индивидов они расправляются, какими методами расправляются, как ведет себя окружение. И по этой схеме пришел к выводу, что наше общество — общество подлецов, подонков, ничтожеств, трусов. Я страдал. Но не за судьбу несчастной Гали, а за самого себя. Вот, мол, в каком ты мерзком обществе живешь. Ты даже не имеешь никакой возможности приложить свои силы к защите слабого и несправедливо обижаемого человека.
—
— Раздавили бы, — поддакнул Берия.
— И правильно сделали бы, — сказал Сталин. — Не посягай на завоевания революции.
— Чушь, — сказал я. — При чем тут завоевания революции? И кто им угрожает?
— Ты политически безграмотен, — сказал Ленин. — В современных условиях монолитность советского общества...
— Верно, — сказал Берия. — Она соучастник тех, кто подрывает единство...
— Замолчите, вы! — крикнул я. — Вы все посходили с ума!
— Кто тут сошел с ума, надо еще выяснить, — сказал Ленин. — Но если ты собрался в нашу партию вступать, ты обязан быть с коллективом. И если ты сочувствуешь этой сотруднице, совершившей тяжкое преступление перед партией, всем народом, то...
— Тихо, вы! — заорал Железный Феликс. — Не то велю Берии всех посадить!
Терпеть этот гвалт уже не было сил. Я выскочил на улицу и позвонил Учителю.
— В чем дело? — спросил он.
— Тоска, — сказал я. — Жуткая тоска. Мочи нету!
— Давай топай ко мне. У нас тут теплая компания. Возьми такси!
— Денег нет.
— Возьми все равно. Я встречу, заплачу.
Шофер такси почему-то заговорил о диссидентах и сказал, что их, гадов, давить надо. Давить людей, хоть чем-нибудь выделяющихся в своем поведении из общей массы, давить всеми способами — таков обычай, одобряемый народом. И ничего удивительного в истории с Галей нет. И нечего из-за этого переживать. Как сказал стукач Вадим Сазонов, правая рука параноика Смирнящева, надо быть выше этого.
— Плюнь, — сказал Учитель. — Китайцы еще хуже нас живут, а все равно со страшной силой размножаются.
Что наша жизнь? Игра!
— Ты тут с этой, извини за выражение, девицей любовью (если это, конечно, любовь!) занимаешься, а Барабанов в институте слухи распространяет, будто ты псих, — говорит Он.
— Пускай, — говорю я.
— На сей раз дело серьезное. Он всем сует твои материалы и спрашивает: что, мол, вы на это скажете?! Зачем тебе понадобилась эта хохма?
— Какая хохма?
— Да ты же ссылочки-то какие выписал? Семьдесят процентов — понос классиков, и только тридцать — одобрение.
— Но Они же велели мне ВСЕ ссылки выписывать!
— Но Они же подразумевали только положительные!
— Нет, все. И в протоколе записано так.
— Значит, они были искренне убеждены, что ученые классиков поносить не осмелятся. Что же делать? Тебя, между прочим, Петин вызывает. Торопись, иначе еще хуже будет.
— Мне нужно к директору, — говорю я Ей. — Я тебя запру, чтобы соседи не нахамили. Спи! Я скоро вернусь.
— А если я захочу? — пищит Она.
— Если по-маленькому, дуй в бутылку. Если по-большому, делай в газету и выкинь в форточку. Форточку сразу закрой, чтобы не опознали в случае чего. Поняла?
— У меня идея, — шепнул Он перед самым входом в кабинет Петина. — Скажи, что плохие ссылки ты выписал для того, чтобы показать сложность ситуации, что еще многие не осознали и подпали под влияние. И его книга задумана, чтобы... Понял? Заходи!
Моя идея привела Петина в восторг. И он тут же приказал оформить ее в виде предисловия к книге.
— Ты, оказывается, парень с головой, — сказал он. — А вот Барабанов наговорил... Кстати, что ты о нем думаешь?
— Спокойствие, — шепнул мне Он. — И без психологии! Что наша жизнь? Игра! Пусть неудачник плачет! Бей! Не упускай случай!
— Дурак он, по-моему, — сказал Петин, не ожидая моего ответа. — Зайцев мне нахвалил его, а он — круглый дурак. Как ты считаешь?
— Я не привык о своем начальстве так резко высказываться, — сказал я, опуская глаза. — Но он... как бы точнее выразиться... не соответствует масштабам Вашего замысла.