Желтый дом. Том 2
Шрифт:
— Сплошные потери. А что же остается?
— Познание.
— А ради чего?
— Ради совершенствования и сохранения рода. Наша Галактика ведь тоже не вечна. До того как она погибнет, надо успеть изобрести возможность улететь в другую Галактику.
— И много вас?
— Миллиарды.
— В таком случае вы суть бред сумасшедшего.
— Почему?
— Потому что если вас много, то вас нет. И я это могу доказать.
— Докажи! Если твое доказательство будет убедительным, мы исчезнем.
Пробуждение
А за окном всходило солнце, кричали петухи, лаяли собаки, пели соловьи. И воздух. Какой тут воздух! Ради одного этого воздуха стоить жить.
— Нет, я не хочу отрекаться от моих трудностей, забот
— И правильно делаешь, — сказал Новый Друг, вскакивая с кровати. — А ну, борода, подымайсь! С этого дня будем делать утреннюю зарядку. По всей форме, с нагрузкой и душем. Мы же все-таки мужчины.
Гимн общественной работе
Прочитав место в рукописи Тваржинской о том, что «при коммунизме добровольная общественная работа постепенно вытеснит обязательный труд на благо общества и станет основной формой трудовой деятельности граждан», МНС не выдержал и расхохотался. Узнав причину смеха, сосед из палаты напротив, зашедший стрельнуть сигарету, тоже начал смеяться. Самое смешное, сказал он, что тут смешно не потому, что общественная работа есть нечто смеха достойное. Наоборот, это — очень серьезный элемент идеологической обработки населения. А вот почему все-таки смешно, объяснить не могу. Я лучше расскажу, как я сам занимался общественной работой, став членом партии.
Как молодой коммунист, я, само собой разумеется дил в деревню на работу и в составе агитбригады. Что это такое, вы сами знаете. Мои функции в агитбригаде сводились к организации пьянок и к чтению лекций о... кибернетике — ее как раз начали признавать и ставить на службу коммунизму. Из кибернетики я знал, что можно изготовить механических мышей и черепах. Мне даже довелось видеть однажды таких искусственных черепашек. Меня при этом больше всего поразило то, что черепашки налезали друг на друга. Мне это казалось чудом техники, хотя это, как выяснилось потом, было результатом технических неполадок. Об этих черепашках и мышках я и рассказывал своим ошеломленным слушателям. В том месте, где я говорил, как черепашки залезают друг на друга, зал буквально замирал затаив дыхание. Потом от меня требовали рассказывать подробности. И я, подкрепившись стаканом водки, которую мне друзья подсовывали под видом воды, выдавал слушателям такие детали о достижениях кибернетики, какие не снились самым смелым ее новаторам.
Потом я принимал участие в избирательных кампаниях. Тут мои функции заключались в том, что я разыскивал загулявших избирателей в окрестных забегаловках и волок их на избирательный участок, обещая бесплатно сто граммов водки после голосования. Однажды таких избирателей накопилось человек двадцать. Они грозились разнести участок и выдернуть мне все конечности, если они не получат обещанную выпивку. Представитель райкома партии обвинил меня в том, что я подрываю доверие народа к партии. Я сказал ему, что действовал с лучшими намерениями — обеспечить стопроцентную явку избирателей. Но я всего лишь МНС, и моей зарплаты крайне мало, чтобы восстановить былое доверие народа к партии. Тогда мне выделили двадцать пять рублей из средств месткома, и я увел восторженно орущую толпу алкашей на бульвар имени анархиста Кропоткина.
Потом меня повысили — назначили руководителем пропагандистского кружка у подшефных строителей. Я честно исполнял свой долг, пересказывая им отрывочные сведения из газет и зачитывая райкомовские разработки по очередным партийным постановлениям. Как потом написали «телеге» на меня в институт, в результате моей пропагандистской деятельности число алкоголиков на предприятии удвоилось, причем случаи попадания рабочих в вытрезвители поразительным образом совпадали с днями занятий кружка. И меня освободили от этой общественной работы, назначив... кем, как вы думаете?.. преподавателем в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма. Это назначение было особенно приятно, поскольку тут платили приличные деньги.
Моя карьера в Университете Миллионов, к сожалению, закончилась очень скоро.
После этого я, как бывший преподаватель Университета Дегенератов, был допущен работать внештатным рецензентом курсовых работ слушателей Заочной Высшей Партийной Школы (ЗВПШ). Что такое Заочная ВПШ с интеллектуальной точки зрения, описать невозможно. Я успел написать рецензии на сотню курсовых работ (по два рубля пятьдесят копеек за штуку), из коих по крайней мере пятьдесят были просто перепиской одной популярной брошюры, выпущенной издательством «Тьмутараканский рабочий» для самой отсталой части самого отсталого народа нашей необъятной Родины. Причем согласно инструкции я обязан был учитывать индивидуальные особенности каждой курсовой работы и давать позитивные рекомендации. От слушателей требовалось не просто показать хорошее знание марксизма, но подходить к проблемам марксистской теории творчески. Главная моя трудность заключалась в том, чтобы придумать, что творчески нового вносит каждая работа в марксизм. И однажды я придумал такой «творческий» вклад, который оказался старым-престарым ревизионизмом. Разразился скандал. Защищаясь, я обозвал всех слушателей ЗВПШ жуликами и представил доказательства. Скандал замяли. А меня... включили в лекторскую группу городского комитета партии (МГК).
Лектором МГК я числился лет десять, хотя прочитал вернее — пробовал прочитать... всего лишь одну лекцию. Произошло это так. Назначили меня прочитать лекцию на торжественном предпраздничном (перед Седьмым ноября) собрании в Министерстве внешней торговли. Задание ответственное, и я добросовестно проштудировал разработку (фактически готовую лекцию), которую мне вручили в МГК. Я мог шпарить эту лекцию без запинки, одним глазком глядя в текст, а другим следя за слушателями. Впечатление, будто это все я шпарю «из головы», а не по бумажке, было бы полное. Было бы, но, к сожалению, этого не случилось. Когда я пришел, собрание по каким-то причинам отложили на час, кажется — потому что не успели привезти Переходящее Красное Знамя райкома партии которое должны были вручить лучшему отделу. И организаторы всей этой заварухи совершили грубую ошибку — пригласили меня зайти в буфет и выпить рюмочку коньяку. Мои спутники оказались веселыми ребятами, склонными к выпивке. А от общения со мной они потеряли всяческий контроль над собой — я обладал таким талантом увлекать людей на попойки в высочайшей степени. Уже через полчаса мы осушили несколько бутылок, перешли на «ты» и позабыли о том, зачем я тут нахожусь. Очнулся я на трибуне. Вспомнил о докладе. Стал искать «разработку». Нет! Я ее где-то посеял. И чтобы как-то выйти из положения, я сказал лишь следующее: «Чем доклад короче, тем он лучше, поэтому поздравляю вас с наступающим праздником и желаю отметить его достойно советского человека». Под бурные аплодисменты местные алкаши сняли меня с трибуны и унесли обратно в буфет. Все были довольны. Но кто-то донос все-таки настрочил.
После этого я числился лектором МГК, но фактически никакой общественной работы не вел. Когда ко мне приставали с каким-либо поручением, я говорил, что я — лектор МГК. Услышав такое, пристававшие вытягивались по стойке «смирно» и оставляли меня в покое: МГК звучало почти как КГБ. Были и другие преимущества от этой общественной работы: я имел привилегию подписываться на детский журнал «Веселые картинки» и на журнал для западных взрослых идиотов «Советский Союз». Я уступал это право другим сотрудникам института.