Желтый дом. Том 2
Шрифт:
— Но это жестоко, — сказал МНС. — А мальчика-то зачем они убили?
— У тебя есть дети? А это не жестоко — травить из года в год ни в чем не повинных людей? Год за годом, и ни крупицы сочувствия ни от кого!
— Это естественно.
— Не приведи Бог тебе самому оказаться в такой естественности.
— А ты?
— Мне муж категорически запретил встречаться с ними.
Из книги Твари
Цель этих ограничений — создать условия, которые обеспечили бы всем без исключения членам общества максимальное развитие личности, расцвет индивидуальности и в то же время гармонизировали отношения личности и коллектива.
Крик МНС
— Довольно! — закричал МНС, отбросив рукопись Тваржинской. — Максимальное развитие!.. Расцвет!.. Гармония!.. Что это такое? Беспредельный цинизм, беспредельное лицемерие, беспредельный садизм? Беспредельная глупость? Сумасшествие?
— Пустая формалистика, — сказал Новый Друг, — не стоит так переживать из-за нее.
— Нам вся эта идеологическая и пропагандистская дребедень кажется пустой формалистикой. Но не забывай о том, что мы рождаемся в ней, живем в ней и умираем в ней. Мы работаем в ней и отдыхаем в ней. Это — атмосфера, которой мы дышим и пропитываем каждую клеточку тела. Это не пустая и бессмысленная формалистика, а серьезное и настоящее дело. Наоборот, вот эти наши разговорчики тут суть лишь пустое и ни к чему не обязывающее времяпровождение. За шестьдесят лет накоплены сотни миллионов эмпирических подтверждений этому. И только наши идиоты и западные умники могут еще сомневаться в этом. Я приведу лишь пару примеров, но не в качестве аргументов, а с целью пояснения общей мысли. Вот недавно судили члена одного провинциального «Комитета гласности». Он признал свою вину, хотя ни в чем не был виноват, и раскаялся. За это ему снизили срок с двенадцати лет до пяти. Говорят, он болен. И вроде больше двух лет не протянет. Но если так, какая разница — двенадцать или пять? Мог умереть героем, а умрет трусом и предателем. Ради чего? Другой пример — тоже недавняя история с «университетской группой». Там и политики никакой не было. Просто группа (два преподавателя и два аспиранта) стала ставить вопрос о реорганизации кафедры, об очищении кафедры от низкоквалифицированных сотрудников, которые держались лишь постольку, поскольку сотрудничали с КГБ и устраивали персональные дела. Заведующий их поддерживал — они были бывшие и настоящие его аспиранты. Но вот вдруг он их предает. Более того, даже сам подливает масла в огонь и помогает довести историю до уровня политики. Испугался? Ничего подобного. Ему бояться было нечего. Он уже стар. Профессор. Дальнейшее продвижение ему не светило. Удержаться на кафедре он уже все равно не смог бы. Как человек неглупый, он это понимал прекрасно и сам собрался уйти на пенсию. В чем дело? Да в том, что как тот член «Комитета гласности», так и этот профессор всем ходом своей жизни в нашей идеологической атмосфере были приготовлены не к героическим поступкам, а к подлости и предательству. У них мозги были развернуты совсем не так, как мы предполагаем с точки зрения некоторого здравого смысла. Они — наши люди, лишь допустившие временный маленький зигзаг, но вернувшиеся в нужную колею, когда общество этого захотело от них. Да что далеко ходить за примерами! Возьмем нас самих. Вот представь себе, в доме отдыха обнаружили диссидента, власти решили судить его здесь открытым показательным судом. И нам разрешено выступать, как мы того захотим. Будешь ты его защищать открыто и до конца? Нет. Я тоже не буду. И по той же причине: не мое это дело! И с этой точки зрения сочинения этой кагэбэвской суки есть нечто страшное: они точно фиксируют нашу реальную гармонию личности и коллектива.
Случайная страничка из прошлого
Рота! — скомандовал старшина. С места песню, шагом марш! Рота ударила первый шаг, как положено, но песня не прозвучала. Рота, скомандовал старшина, стой! Это что еще за фокусы?! Без песни обеда не получите! Рота, с места песню, шагом марш! Рота опять рубанула первый шаг, но без песни. И опять старшина остановил роту, и опять предупредил насчет песни, и опять скомандовал. Но рота упорно молчала. А старшина неутомимо стоял на своем: с места песню! Давно уже кончилось время обеда. Кончился «мертвый час». Старшина командовал и командовал свои «марш» и «стой». Рота не прошла и трети расстояния до столовой. Собрались офицеры. Стали высчитывать, когда таким путем рота достигнет столовой. Некоторые хвалили старшину, другие порицали. Кое-кто склонялся рассматривать поведение роты как бунт, а кое-кто считал поведение старшины самодурством. Наконец появился командир батальона, приказал старшине вести роту в столовую, пообещав наложить на всех взыскания.
А вечером, после голодного и запоздалого ужина курсанты тайком и поодиночке ходили к политруку роты, каялись и называли «зачинщиков». Другие же также тайком и поодиночке ходили к начальнику Особого Отдела с доносами на «зачинщиков». Ночью собрались офицеры для разбора инцидента. Политрук роты сказал, что ребята хорошие, что с такими сознательными бойцами мы войну обязательно выиграем. Начальник Особого Отдела сказал, что ребята морально здоровые, наши, советские ребята, что войну с такими надежными помощниками партии мы безусловно выиграем. Но наказать «зачинщиков» надо. Начальник штаба сказал, что как раз поступила разнарядка на отчисление из училища курсантов в штрафную часть, направляемую сразу на трудный участок фронта.
К утру «зачинщиков» отчислили. Они сиротливо и испуганно жались друг к другу в красном уголке, ожидая конвоя для отправки в штрафную часть. Их товарищи сочувствовали им, дарили им теплые вещи, так необходимые на фронте, махорку, сэкономленные куски хлеба, самодельные ножи. Это трогало отчисленных и оставшихся до слез. Они обещали писать друг другу и клялись не забывать. Старшина сказал, что жалко ребят, но ничего не поделаешь. На то она и армия. На то она и война. А с таким душевным народом, как наш, мы войну непременно выиграем.
На следующий день старшина построил поредевшую роту. Рота! — скомандовал он. С места песню, шагом марш! Рота грохнула первый шаг и хилыми голосами и вразнобой затянула «Катюшу». Отставить! — скомандовал старшина. Разве это песня?! Запевалы, два шага вперед!! Но никто не выходил. В чем дело? — грозно спросил старшина. Запевал отчислили, ответили ему. И старшина повел роту без песни. Когда рота проходила мимо штаба батальона, начальник штаба подозвал старшину и приказал завернуть роту обратно: согласно приказу начальника училища, курсанты передвигаться строем обязаны только с песней. После этого рота уныло шлепала с опостылевшей «Катюшей». Услышав хилые и нестройные вопли, командир батальона поморщился. Да, нелегко нам будет с таким дерьмом выиграть войну, проворчал он.
Но что такое с нами стало? Сапог, как прежде, не стучит, И голос вовсе не звучит?! ...Истлел веселый запевала.Накануне отъезда
После завтрака отдыхающих взвесили. Врач, одним глазом глядя на взвешиваемого, а другим — в книгу, в которой был записан вес взвешиваемого по прибытии в дом отдыха, сообщал ему радостную весть: он прибавил (это — худым) или убавил (это — толстым) в весе столько-то килограммов. Потом врач мерил давление и опять-таки сообщал гипертоникам, что у них давление понизилось, а гипотоникам, что у них давление повысилось. И все были довольны как тем, что отдых был такой оздоравливающий и интересный, так и тем, что это скучное, утомительное и полуголодное существование наконец-то кончилось.
Прощальный ужин был поистине потрясающим. Дали сосиски с гречневой кашей. И по яблоку. И было вино, деньги на которое собрали заранее. Директор произнес теплую речь. От имени отдыхающих с благодарственным словом выступила Беззубая Докторица. Потом была художественная самодеятельность. Дамочка пела. Пела на сей раз плохо, и ее было ужасно жалко. Но ей, как и всем остальным, аплодировали. Кандидат читал Маяковского. Профессор, поклонник Николкина, прочитал стихи своего собственного сочинения. Две толстые и неопрятные уборщицы из персонала спели частушки с русским переплясом. Новый Друг сыграл на рояле прелюд Рахманинова и рапсодию Листа. Потом были танцы на приз. МНС с Дамочкой получили первый приз за вальс — пачку сигарет и флакон одеколона. Потом всей компанией гуляли по полям. Клялись собираться снова в Москве. Было грустно.
— Странное состояние, — сказал Старик. — И осточертело тут. И домой не хочется. И надоели мы друг другу. И расставаться жалко.
— Не хочется снова окунаться в рутину обычной жизни, — сказал Кандидат.
— Мы будем встречаться в Москве? — спросила Дамочка у МНС.
— Лучше не надо, — ответил он.
— У тебя кто-то есть?
— Есть.
— Понятно. Но запиши на всякий случай мой телефон. Вдруг настроение будет. Знай, скажешь слово — брошу все, сразу приду.
— Спасибо. Желаю тебе всяческого добра. Держись!
— Тебе спасибо. Я тебя буду помнить. Ты добрый. А теперь это такая редкость.
— Оставим людям их недостатки, и мир нам покажется совсем иным.
— Зачем обманывать себя?
— Себя можно. Других не надо.
Потом долго разговаривали с Новым Другом.
— Наше общество складывалось по очень многим параметрам, так что процесс этот необратим.
— Но было в этом процессе что-то объединяющее?
— Конечно. Это — обобществление средств производства.
— Думаешь, и на Западе будет то же?