Желтый камень Зират

Хаецкая Елена Владимировна

Афза была красивой пожилой женщиной, смуглой, высокой, закутанной в черное покрывало с золотыми полосами на груди. Когда она поспешно закладывала засов, мелькнули тонкие, очень смуглые руки, обвитые золотой цепочкой, с которой свисали длинные подвески из бирюзы и коралла.

— Милости Алат твоему дому, Афза, — негромко сказала Дин.

Женщина склонила голову, блеснув качающимися в ушах золотыми дисками, и снова величаво выпрямилась. Дин взяла Исангарда за плечо и подтолкнула вперед.

— Посмотри на этого человека, Афза, — сказала

Дин. — Я хочу как следует расспросить его… Как следует, — повторила она.

Афза перевела свои черные немигающие глаза на Исангарда, и он увидел в ее зрачках свое отражение — так ясно, словно разглядывал себя в зеркале. Скулы торчат, глаза ввалились, волосы, криво обрезанные ножом, свисают на лоб, на подбородке ямка — словно палец гончара, лепившего это худое лицо, ткнул сильнее, чем требовалось, а переделывать не стал. И без того ясно, что работа неудачная.

Исангард оторвался от глаз Афзы и посмотрел на свою маленькую хозяйку. Дин прикусила губу, словно раздумывая, что же ей делать дальше. Исангард подумал о том, что царственные манеры девочки удивительным образом сочетаются с пестрыми лохмотьями уличной плясуньи. Она была странная. И недобрая.

— Афза, — повторила Дин, — я хочу видеть его прошлое…

— Кто он такой? — ровным низким голосом спросила женщина.

— Он мой раб, — сказала Дин. — Делай с ним что хочешь. Только зря не мучай.

Последняя фраза прозвучала довольно зловеще, и Исангард попятился к двери.

— Стой, — негромко произнесла Дин.

Он замер.

— Иди сюда, — сказала Дин. — Иди, не бойся.

Он шагнул к ней, сильно побледнев. Дин услышала, как он скрипнул зубами.

— Ты поможешь мне, Афза? — спросила Дин.

Афза медленно, задумчиво сказала:

— Он может не выдержать. И рана у него плохо зажила.

— Откуда ты знаешь? — шепотом спросил ее Исангард.

— Лучше покажи, где она.

Исангард привычно провел ладонью по ребрам с правой стороны.

— Тебе повезло. Немного ниже — и задели бы печень. — Афза снова повернулась к девочке. — Он может не выдержать, Дин.

Вместо ответа Дин протянула руку к Исангарду, и он, повинуясь против своей воли, опустился на земляной пол. Афза, помолчав, принялась перебирать кувшины и глиняные чашки, расписанные бледно-голубой глазурью. Они стояли в большой нише, под которой лежали пять или шесть совершенно новых ковров. Афза равнодушно встала на них ногами, словно такая вещь, как ковры, не имели в ее глазах никакой цены. Кувшины глухо позвякивали.

— Возьми из печки огонь, Дин, — сказала Афза, не оборачиваясь.

Исангард увидел невысокую медную жаровню, по форме повторяющую храм богини Алат. Дин присела перед круглой жестяной печкой, тихонько гудевшей в углу, возле входа. В полумраке засветились угли. Зная по опыту о том, какие отличные результаты дают пытки раскаленным железом, бывший наемник похолодел.

Не обращая внимания на его взгляд, полный ужаса, Дин голой рукой взяла из печки пылающий уголь, дунула, чтобы дать разгореться, и положила на жаровню. Потом небрежно бросила горсть сероватых комков какого-то благовония, и неожиданно в комнате стало очень свежо.

Исангард свесил голову. Он плохо понимал, что происходит. Женщины о чем-то вполголоса переговаривались, ходили мимо, бесшумно ступая по земляному полу босыми ногами. Потом смуглая рука, обвитая цепочкой, подсунула Исангарду белую чашку с дымящимся отваром, и он послушно выпил горькую и горячую жидкость.

Кто-то коснулся его волос. Он машинально поднял плечи: как все дикие звери, ревниво оберегал свою голову. Но ладонь нажала, заставила смириться, и он перестал об этом думать.

И неожиданно он снова увидел себя сидящим в тени навеса, с веревкой на шее, голодного и очень злого. Голос, звучащий откуда-то из глубины сознания, спрашивал и спрашивал, и время покатилось назад и потащило его за собой, восстанавливая въяве прошлое, день за днем, месяц за месяцем. Вот он привязан к дереву и умирает от жажды, и грызет руки и ствол, и занозы ранят десны. Несколькими днями раньше: драка на мельнице, которую он сам и затеял. Еще месяц назад: его продают мельнику, и он смеется, потому что дурак хозяин, полагая себя мастером читать человеческие лица, вообразил, будто покупает смиренного и работящего парня. Тремя месяцами раньше: он умирает от жажды и пьет свою мочу и только это спасло его и нескольких его спутников. Полгода назад: удар ножом по ребрам, он кричит от боли, катаясь по жесткой траве и проклинает царя Даян-аххе-булита и тот час, когда нанялся в его армию…

Ладонь давила все сильнее, Исангард уходил назад, все дальше и дальше, заново переживая свои два года войны и год рабства. Он уже догадался о том, что идет по жизни вспять, и готов был снова пойти через все свои неудачи и потери, потому что впереди ждало детство. Он торопился: успеть бы добраться до тех лет, когда жива была мать. До них не так и далеко. Но силы уходили с каждой минутой, и точно так же непостижимо он начал понимать, что до детства ему не дожить.

Издалека донесся низкий голос Афзы:

— Он умирает, Дин. Оставь его.

«Разве я умираю?» — удивленно подумал Исангард и в то же мгновение ощутил щекой прохладу земляного пола. Ладонь, тяжелым грузом лежавшая у него на затылке, незаметно исчезла. Сильные руки приподняли его за плечи, подсунули циновку из жесткой соломы. Бирюза и коралл на золотой цепочке, чередуясь, качались возле его глаз. У своих губ он снова заметил чашку с горячим отваром и снова выпил, не задумываясь. В глубине дома еле слышно прозвенел колокольчик.

— Спи, — сказала Афза.

И он заснул.

Исангард проснулся и удивился тишине. Ему даже показалось, что именно тишина и разбудила его. Он давно уже забыл, что это такое: тишина. И впервые за несколько лет у него ничего не болело, не ныло и не саднило.

Он осторожно сел и сразу увидел маленькое окошко, перед которым покачивались колокольчики. Одиннадцать тонких колокольчиков из обожженной глины, которые свисали с бамбуковой палочки на витых шелковых шнурах разной длины. Один из них еле слышно вздохнул под движением воздуха — видно, кто-то прошел мимо окна. И снова стало очень тихо.