Желтый Кром

Хаксли Олдос

И что же? — тридцать поцелуев, — продолжил Айвор и, прервав себя, воскликнул.— Я вниз бегом! — и умчался по невидимому склону, допевая на бегу:

Он просит за одну овцу.

За ним побежали и остальные. Дэнис тащился позади, тщетно призывая всех к осторожности: склон был довольно крут, можно и шею сломать. Что с ними случилось, недоумевал он. Они стали как котята, нализавшиеся валерьянки. Он и сам чувствовал, что где-то внутри него резвится котенок, однако,

как и все его эмоции, это было скорее теоретическое чувство, оно не стремилось бесконтрольно выплеснуться наружу и воплотиться в какие-то практические действия.

—Осторожнее! — снова крикнул он и, не успев закончить, услышал впереди глухой удар тяжелого падения, потом долгий звук втягиваемого от боли воздуха — «с-с-с-с...» и вслед за этим очень жалобное «о-о-о!» Дэнис был почти рад: ведь он говорил им, этим идиотам, а они не слушали. Быстрыми мелкими шажками он побежал по склону к невидимой жертве собственной неосторожности.

Мэри устремилась к подножию холма, как набирающий скорость паровоз. Удивительно возбуждал нервы этот бег в темноте; ей казалось, что они никогда не остановятся. Однако земля у нее под ногами стала ровнее, незаметно для себя Мэри побежала медленнее, вдруг наткнулась на вытянутую руку и резко остановилась.

—Ага! — сказал Айвор, сжимая ее в объятиях. — Вот я вас и поймал, Анна!

Она попыталась высвободиться.

—Это не Анна. Это Мэри.

Айвор весело и звонко засмеялся.

—Конечно, Мэри! — воскликнул он. — Сегодня я только и делаю, что попадаю впросак. Один раз так уже вышло с Дженни. — Он снова засмеялся, и что-то в этом смехе было такое веселое, что Мэри не выдержала и тоже засмеялась. Он не убрал обнимавшей ее руки, и все это казалось столь забавным и естественным, что Мэри больше не предпринимала попыток высвободиться. Так они и шли, прижавшись друг к другу, вдоль берега бассейна. Мэри была слишком маленького роста, чтобы он мог удобно положить голову ей на плечо. Он терся щекой, лаская и ласкаясь, о ее густые гладкие волосы. Скоро он снова запел, и ночь отзывалась трепетом любви на звук его голоса. Закончив, он поцеловал ее—Анну или Мэри, Мэри или Анну. Пожалуй, ему было все равно. Имелись, конечно, различия в мелочах, но общий эффект тот же, а общий эффект в конце концов главное...

Дэнис остановился на склоне холма.

—Очень больно? — спросил он.

—Это вы, Дэнис? Я ушибла лодыжку, и колено, и руку! Я вся разбита.

—Бедняжка Анна, — сказал он и, не удержавшись, добавил: — Однако неразумно было бежать вниз по холму в темноте.

— Осел! — раздраженно ответила она голосом, полным слез. — Конечно, неразумно!

Он сел подле нее на траву и почувствовал, что вдыхает тонкий прекрасный аромат ее духов.

—Зажгите спичку, — приказала она. — Я хочу взглянуть на свои раны.

Он нащупал в кармане коробку спичек. Пламя вспыхнуло ярко, затем стало гореть ровно. Как по волшебству, возникла крохотная Вселенная — мир красок и форм: лицо Анны, мерцающий желтый цвет ее платья, белые обнаженные руки, пятно зеленой травы, а вокруг тьма, которая стала густой и совершенно непроницаемой. Анна вытянула руки. Они были измазаны травой и землей, а паленой виднелись две или три красные ссадины.

— Ничего страшного, — сказала она.

Но Дэнис был ужасно расстроен и расстроился еще больше, когда, взглянув ей в лицо, увидел следы слез — невольных слез боли, задержавшихся на ее ресницах. Он вытащил платок и начал вытирать грязь

с ее исцарапанной руки. Спичка догорела, зажигать другую не стоило. Покорная и благодарная, Анна позволила ухаживать за собой.

—Спасибо, — сказала она, когда он очистил от грязи и перевязал ее руку, и что-то в ее голосе дало ему почувствовать, что она утратила свое превосходство над ним, стала моложе, чем он, стала вдруг почти ребенком. Он ощутил себя необыкновенно сильным и способным защитить ее. Это чувство так им овладело, что он непроизвольно обнял ее. Она придвинулась ближе и прислонилась к нему, и так они молча сидели. Затем снизу, тихие, но замечательно отчетливые в безмолвной темноте, до них донеслись звуки пения. Это Лйвор продолжал свою незаконченную песню:

Увы, любовь не приневолишь: Что нынче выдумал хитрец! — За поцелуй один всего лишь Он тридцать запросил овец!

Последовала довольно долгая пауза, словно для того, чтобы дать возможность подарить — или принять в подарок — несколько из тех тридцати поцелуев. Потом голос снова запел:

Отдаст, бедняжка, вес на свете — Овец, и кошек, и собак За поцелуи, что Лизетте Негодник дарит просто так [17] .

17

Перевод Р. Дубровкина.

Последняя нота растаяла в ничем не нарушаемой тишине.

— Вам лучше? — шепотом спросил Дэнис. — Вам так удобно? Она молча кивнула в ответ на оба вопроса.

«Тридцать овец за один поцелуй...» Овца, пушистый ягненок, бе-е, бе-е — или пастух? Да, он решительно почувствовал себя пастухом. Он властелин, защитник. Волна отваги охватила его, согревая, как вино. Он повернулся к ней и начал целовать се лицо, сначала куда придется, потом — стараясь найти ее губы. Анна отвернула лицо, и это движение одарило его возможностью поцеловать ее ухо и нежную кожу шеи.

— Нет, — сказала она. — Нет, Дэнис!

— Но почему?

— Это убивает нашу дружбу, а мы так хорошо дружили.

— Вздор! — сказал Дэнис.

Она попыталась объяснить.

—Неужели вы не понимаете, — сказала она. — Это... Это совсем не наш номер.

Анна говорила вполне искренне. Она никогда не думала о Дэнисе как о мужчине, как о любовнике, ей и в голову не приходило ничего подобного. Он так нелепо молод, так... так... Она не могла подобрать определение, но знала, что имела в виду.

—Почему это не наш номер? — спросил Дэнис. — И кстати, это ужасное и совершенно неуместное выражение.

—Потому что не наш...

—А если я скажу, что наш?

—Это ничего не меняет. Я говорю, что не наш.

— Я заставлю вас сказать, что наш.

—Ну хорошо, Дэнис. Но только в другой раз. Мне надо вернуться в дом погреть ногу в горячей воде. Она начинает распухать.

Против доводов, касающихся здоровья, возражать было невозможно. Дэнис нехотя встал и помог подняться Анне. Она сделала осторожный шаг.