Желтый металл. Девять этюдов
Шрифт:
— Жаба! — сказала сестра.
Они замолчали. Брат неловко взял девушку под руку:
— Не проговорись маме.
— Ты дурак, Левка!
— Ладно. Я хотел сказать, что он ее брат.
— А твой дядя.
— Я в этом не виноват.
— И мы с мамой тоже.
— Мне он всегда был отвратителен с его разговорами.
— И маме тоже.
Издали показалось бы, что они спорят. Они спустились и пошли к дому.
— Нужно кончать работу.
— Сегодня кончим.
— Как хорошо, что мы это придумали!
— Очень
Пропуская троллейбус, они остановились на площади.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил Лева.
— О папе. Когда его мучили, другие служили фашистам. Такие… — быстро ответила девушка.
— И я думал об этом, — сказал Лева.
Брат и сестра были очень близки, зачастую их мысли совпадали, и они любили совпадения. Отца они не помнили. Для них Исаак Кацман стал символом всего лучшего, всего высокого. О нем они говорили и думали без боли, с гордостью.
— Что он сделал бы на нашем месте? — спросил Лева, когда они вошли в свой двор.
Когда слово «он» произносилось ими с особенной, им понятной интонацией, это значило: отец. В трудных случаях, судя о себе или о других, они умели привлекать «его» и обсуждали, как поступил бы «он».
— Он не задумывался бы и не медлил, — ответила сестра.
— Куда мы пойдем?
— В милицию.
— Да, только не нашего района. Ведь он живет не в Москве. Нужно пойти в главную.
— Да, — согласилась Фаня. — Но завтра я не могу.
— А мне удобно.
— Иди ты в первый раз. Наверное, одного разговора будет им мало. Второй раз мы пойдем вместе.
Они очень энергично работали и все кончили к часу ночи. Мать не заметила ничего необычного в поведении детей.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
С заснеженного таежного аэродрома, обслуживающего местную авиалинию, Нестеров проехал в Сендунское отделение милиции и через два часа задал первый традиционный вопрос арестованному Окуневу Александру Ивановичу:
— Что, в дополнение ранее данных вами показаний, вы имеете сообщить по предъявляемому вам обвинению?
— Ничего, — хмуро и решительно ответил Окунев. — Запишите, что я протестую против незаконного содержания меня под арестом. Обвинения не признаю.
— Не признаете?
— Нет. Эх, — Окунев пошевелил плечами и зло уставился на Нестерова, — знаете, гражданин следователь, встретились бы мы с вами в сторонке, я бы вам… рассказал!..
Нестеров рассмеялся и возразил:
— Ну, Окунев, быть может, и в сторонке вы со мной не справились бы! Вы вот мне лучше объясните, что вы делали в Н-ке? Да, в Н-ке, где вы были в этом году дважды. Сначала двенадцатого августа, а потом шестнадцатого?
Наглое выражение исчезло с лица Окунева, но ответил он без запинки:
— Виделся с братом.
— С каким братом?
— С Гавриилом.
— А что он делает в Н-ке?
— Работает.
— А
— Я этого не знаю, — запнулся Окунев. — Не знаю, куда она ездила.
— А кто такой Сергиенко?
— Сергиенко?
— Да. Сергиенко.
— Как его зовут? — спросил Окунев, пытаясь сообразить, что следователь знает о посылке, отправленной им под выдуманным именем Сергиенко в Г-ты.
— Смотрите, — предложил Нестеров, показывая Окуневу сопроводительный адрес к посылке, полученной Антониной Окуневой в Г-тах. — Это ваш почерк. Это вы, назвавшись Сергиенко, отправили в Г-ты на имя вашей жены посылку с краденым золотом.
— Нет, — отрекся Окунев.
— Нет? А эту телеграмму, которую ваша жена, получив посылку, отправила за подписью «Маша» на имя вашего брата Гавриила Окунева в Н-к, вы видели? — спросил Нестеров, показав Окуневу копию условной телеграммы.
— Нет, — упорствовал Окунев.
— Гражданка Пупченко утверждает, что эту телеграмму она дала вам в руки, когда вы были у брата в Н-ке.
— Не знаю никакой Пупченко.
— Вспомните. Ее зовут Марья Алексеевна. Ее вы сватали вашему брату. Квартирная хозяйка вашего брата в Н-ке. Тоже не помните?
— Ее знаю, а телеграммы не видел. Брата спрашивайте, ему телеграмма.
«Брата? — думал Нестеров. — Брата, который исчез неизвестно куда… Так…» И он сказал Окуневу:
— Вы мне советуете спросить вашего брата? Спросить Гавриила Ивановича Окунева? А что он мне ответил бы, по вашему мнению, если бы?..
Несомненно, в лице Окунева был страх, страх сидел в желваках под оттопыренными ушами, в скошенном взгляде, в линии тонких сжатых губ. Особенный страх…
— Хорошо, гражданин Окунев, о вашем брате… я расскажу вам в свое время. — Нестеров нажал голосом на слово «я».
Окунев думал: «Что узнал этот следователь на Кавказе?»
И, свободно включаясь в ход мыслей Окунева, Нестеров подтвердил:
— Совершенно очевидно, я побывал в Н-ке и в С-и. И пора бы вам понять, что ваше раскаяние должно не только содействовать выяснению истины, но и облегчить вашу участь. Суд будет, Окунев, суд!
— Нет, — с усилием произнес Окунев, сжимая кулаки.
— Не будет суда?
— Нет, — упрямо повторил Окунев, пытаясь избавиться от власти над его волей, которую захватывал следователь. И он механически отрицал, не чувствуя бессмыслицы своих слов.
— Нет, так нет, — согласился Нестеров. — Следствие, как вы видите, обходится без ваших показаний. Мне хотелось бы внушить вам раскаяние, но не удается… Теперь слушайте показания вашей жены и ее сообщника.
Нестеров огласил относящиеся к Окуневу места показаний его жены и Леона Томбадзе, в частности и то место, где Антонина Окунева утверждала, что действовала под влиянием угроз смертью со стороны мужа и отца.