Желтый металл. Девять этюдов
Шрифт:
— Вы будете и это отрицать, Окунев?
— Да, буду, — выдавил тот.
— Я думаю, что вы действительно не грозили убить ее, к чему это? — согласился Нестеров. — Ну, а золото, металл, как вы выражаетесь?
Потрясенный открывшимся перед ним разгромом, Окунев на ходу менял тактику:
— Она лжет, я давно с ней не живу. Я вижу, что они с отцом хотят использовать меня как ширму. Если и было золото, она мне не говорила. Было золото — так ее отца. Меня она приплетает по злобе.
— Ваши семейные отношения не интересуют следствие. Я вас не спрашиваю, кому вы продавали золото. Это
— Ничего не знаю. Если жена и ее отец путались с золотом, меня они не посвящали.
— А почему вы думаете, что у Густинова было золото? Какое отношение к добыче золота имеет Густинов?
Окунев окончательно перестроился. Он решил сваливать все на тестя, на жену и ответил:
— Густинов бывший старатель. У многих бывших старателей осталось золото. Да и скупить он мог.
— А у каких бывших старателей есть золото, по вашему мнению?
— Не знаю.
— Так почему же вы об этом говорите? Вы должны говорить о своих делах, — не давал увертываться Окуневу следователь. — Вы сказали, что золото скупать можно. У кого?
— Не знаю, — сжался Окунев.
— Все у вас получается слишком уж непоследовательно для развитого, опытного человека, — заметил Нестеров. — Смотрите, приисковое управление дало вам хорошую деловую характеристику, а вы притворяетесь тупицей и невеждой. Кто же поверит, что вы ничего не знали из того, что делалось около вас. А о делах Густинова, освещенных в показаниях вашей жены, что вы скажете следствию?
— Раз она говорит… — уклонился Окунев.
— А вы точно: да или нет?
2
Русский человек, — да только ли русский? — любит порассказать приезжему были своей сторонки. И в поездах и на аэродроме при станции К., где пришлось ждать самолета в Сендун или в Сендуны (здесь это название и произносили и писали в обоих числах), Нестерова угощали рассказами. Наряду с близкими, сравнительно, воспоминаниями о японской интервенции, которую не забудут, пока не состарятся внуки ее свидетелей, с атаманами, с днями Дальне-Восточной республики, бывшей после интервенции переходной формой к советскому строю, приезжего угощали сочной старинкой.
В краю, куда следствие забросило Нестерова, золото занимало такое же положение, какое занимает в иных железо, нефть, уголь. Будет занимать это положение всегда: перестав быть основой валюты, благородный, красивый металл и через столетия будет любим людьми из эстетических побуждений.
И надолго сохранится старинный приисковый фольклор, от которого густо пахнет кровушкой.
Шайки спиртоносов, вооруженные до зубов банды ссыльных уголовников, охотники за «горбачами» — так звались удачливые приискатели, возвращавшиеся с мешком за плечами, — всего понаслушался Нестеров.
Начиная допрос Филата Густинова, Нестеров приглядывался к старику. И для него Густинов удивительно подходил по типу, по выражению, к ведущим «героям» приисковых сказаний. Там слабые не выживали, и этот был не из слабеньких.
Густинов поглядывал на следователя исподлобья, жестковатым
Сутуловатый, нечесаный, со спутанной козлиной бородкой (небрежение к себе) Густинов с места заявил:
— Оговорил-таки меня, сукин сын, волчья утроба идолова!
— Кто?
— Зятек любезный, бодай его бог!
— Какой зятек?
— Один он у меня, второго, хвала богу, нет. Окунев Александр Иванович, который у вас сидит. Интеллигентный технический инженер.
— Почему вы думаете, что он вас оговорил?
— А больше-то некому. Весь прииск треплется, как он с Самсоновым влип с золотом-то. Сам сел, меня тянет.
— Вы думаете, что Окунев крал золото?
— Дела мне нет до него с его золотом.
— А в чем вас обвиняют, вам есть дело?
— Ни в чем не виновен. Ни сном, ни духом! Богом клянусь, присягу принимаю, землю есть буду, не повинен! — выкрикнул Густинов.
Выслушав относящиеся к нему места показаний дочери и Леона Томбадзе, Густинов притих, взвешивая, и отверг обвинения:
— Томбадзева не знаю, о таком не слыхал, и что он на меня клеплет, до того мне дела нет, что сорока на хвосте носила. А Тонька врет, ее на это взять. Она (старик назвал дочь гнусным словом) путается со всей улицей. Попали они с Александром и меня тянут. Знать не знаю, ведать не ведаю. Богом клянусь!
— Вы не путайте бога в свои грязные дела! — сурово остановил его Нестеров. — С именем бога наши отцы и деды родину защищали!
Старик опешил.
— Ну, я вас слушаю, — напомнил Нестеров.
— Чего слушаете? — тупо спросил Густинов.
— Правду слушаю.
— Я тут ни при чем, вот крест! — опять поклялся Густинов. Как видно, без этого он никак не мог. — У Петьки Грозова был металл, точно. Я, гражданин следователь, вам все расскажу, что знаю, верьте мне. Я сам невиновный, а что знаю, скажу. А вы никаким наговорам на меня не верьте. У нас в Сендунах всякой сволочи нетолченая труба. Так они-то мне все завидуют за хозяйство мое, что чисто живу. Дочки обе только и ждут, когда старик, это я, помрет. На дом зарятся, сволочи! Ей-богу, лопнуть мне, не вру: они все здесь хотят меня поедом съесть, такой у нас народ, а я неправды не скажу, забодай меня бог! — И Филат Густинов, разжалобившись, тужился пустить слезу для вящего убеждения московского следователя.
3
Борисов, рабочий шахты № 11-бис, с заявления которого началось дело, на очных ставках с Окуневым и Самеоновым показывал:
— Довольно-таки я приглядывался к вам, пока дошло, чего вы крутитесь около прибора!
Борисов выразил уверенность, что хищения производились неоднократно. Окунев и Самсонов отрицали, в свою очередь, обвиняя Борисова в доносе по злобе и личным счетам. Окунев говорил, что делал по работе выговоры Борисову, и один из указанных им рабочих подтвердил факт плохого отношения мастера Окунева к Борисову.