Желудь
Шрифт:
— Я Неждана не узнаю, — произнес Гостята, обращаясь к Вернидубу. — Слышал я от Боряты, что с ним дивное случилось. Но чтобы так.
— Близнецы сильны, — усмехнулся седой. — Великий ведун растет.
— Перун яростен. Перун не торгуется. — возразил Гостята.
— Перун лишь выглянул ненадолго, уступив в низких делах тому, кому они близки. — максимально серьезно произнес Вернидуб…
[1] Спата — длинный (0,75–1 м длиной) тип мечей, позаимствованный римлянами у кельтов в I веке до н.э. После падения Западной Римской империи он бытовал в слегка измененной форме, как
[2] Фарн в скифском, а позже и скифо-сарматском обществе был не только абстрактным божеством, но и той удачей, которой он наделяет. Для их культуры это все играло ключевую роль и вокруг фарна крутилось очень многое — от домашнего очага до религиозных обрядов и власти. Лишиться навсегда фарн хуже смерти, ибо и после нее его не добавиться.
[3] Римский фунт 328,9 грамм. Соответственно, шесть фунтов — 1973,4 грамм или округлено 2 кило.
[4] Есть утверждение, что сахарный тростник и сахар из него разводили на острове Сицилия и юге Испании в Античности. Но еще в I веке н.э. в «Естественной истории» Плиния Старшего прямо писалось о том, что сахар поступал из Аравии и Индии. Да и широкое бытование свинцового сахара говорит о том, что, скорее всего, обычный сахар был в эти годы (до III века включительно) исключительно импортным товаром.
[5] Свинцовый сахар — ацетат свинца. Получался в Риме замачиванием кусочков свинца в уксусе. Был сладок, но недостаточно ядовит, чтобы умирать сразу. Кроме того, использовался как консервант винт.
Часть 2
Глава 3
166, сентябрь, 11
— Одного не пойму, — начал сложный разговор Вернидуб, который уже пару дней не решался к нему подступить. — Я видел приготовленные тобой дротики и копье. Ты и правда на них напасть хотел?
— Да. — не задумываясь ответил парень.
— Ты хоть представляешь, чем бы это закончилось?!
— Смертью.
— В том-то и дело, что смертью! Безумец! Ты, дурень, сначала свою голову сложил бы, а потом до роксоланов и языгов эта выходка дошла бы. И они пошли бы карать тех, кто сие допустил! Знаешь, сколько наших погибнет, если они ратью пойдут?
— А сколько они выставят воинов? — равнодушно спросил Неждан.
— Ты совсем сдурел, да? — осторожно поинтересовался Вернидуб.
— Сколько они выставят? Сюда. В наши леса.
— Какое это вообще имеет значение?
— Сотню? Две?
— А этого мало?
— Я один, ежели подготовлюсь, смогу взять на себя минимум десяток.
— Ой ли! — фыркнул Вернидуб. — Ври, да не завирайся!
— К ночи они всяко к берегу прибиваться станут. Плаваю я ладно. К какому не пристанут — все одно до них доберусь. И как у костра сядут —
— Так и они с луками придут.
— Толку-то с них в ночи? Вышел из-за дерева во тьме. Метнул дротик в освещенных костром людей. Укрылся за деревом. И под его тенью отошел. Выждал, обходя их издали. Вышел снова из-за другого дерева с иной стороны. Метнул еще один дротик. И по новой. Али по ночи бросятся в наших лесах удачу искать?
— Может ты и прав, десяток так приберешь. Но они до жилищ дорвутся наших. Мыслишь, что сотворят?
— Ежели ко мне десяток юных молодцов присоединится, то мы в ночи разом их дротиками али пулями станем накрывать, отчего и сотню, и две можно уработать… — медленно произнес Неждан, не отвлекаясь от своего строгания деревянной заготовки.
— Даже если перебьешь их — новые придут. У них много воинов в доброй броне и при хорошем оружии.
— А у нас много леса и может быть изрядно дротиков. — пожал плечами Неждан.
— Экий ты упрямый. — покачал головой Вернидуб, но уже не так уверенно.
— Конными они не придут, — продолжал парень. — В здешних местах им не пройти. Разве что по поймам рек, но там не везде проходы есть. И болота, и заросли всякие. Да и какой смысл? Где им тут на конях разгуляться? Значит, явятся на лодках. А их можно сжечь. Ежели что, то и даже с людьми — прямо на ходу.
— Это еще как?
— Если из дерева горючий дух брать[1], то можно делать маленькие горшочки и заполнять их им. Затыкать тряпицами, да перед броском оные поджигать. Разбившись, такой горшочек выплеснет весь дух горючий на дерево и сможет его зажечь. С одного не загорится или нет — неясно. Но ежели несколько кинуть — почти верное дело.
Ведун ничего не ответил.
— Что молчишь?
— Откуда в тебе такая злоба к ним?
— Мы чужие им. Они грабят нас. Ежели роксоланы относились бы к нам, как к своим, то и злобы моей не было бы.
— А чего им к нам, как к своим относится? — удивился седой. — Мы же, как ты, верно, сказываешь, чужие им.
— Вот то-то и оно. Чужие. — кивнул парень. — Так почто нам под ними ходить? Отчего сами не живем? Зачем им дать платить? Из-за чего промыслами не заниматься добре? Они ведь все обдирают! Вон, ты седмицы две назад рассказывал, что кузнец у вас завелся. Несколько лет пожил да поковал, а потом набег. И какая случайность — прямо на его дом. Мыслишь, это здраво?
— Даже если ты прав, — задумчиво произнес Вернидуб, — даже если мы можем отбиться с твоими придумками, то соль мы откуда брать будем? А иное? Они же пресекут всякий торг с нами.
— Ежели идти вверх по Великой реке, то можно найти путь с волоком в другую большую реку, что впадает в море на севере. Там тоже есть соль. Торг вести сложнее. Но ежели менять железо на соль — сдюжим.
— Нам и самим то железо надобно.
— Когда я найду помощников, то оно будет. Это не так сложно.
— На то немало сил требует. Каждый нож тяжелым потом обойдется.
— Есть у меня кое-какие мысли, как это все улучить и ускорить. — ровно сказал Неждан.
— Вспомнилось?