Жемчуг покойницы
Шрифт:
Вино тонкой струйкой бежало в кружку, а дыра в стене уже была внушительна настолько, что, хорошенько изловчившись, туда мог пролезть даже здоровяк Недыбайло, что он и сделал.
– Эй, Берков, где вы там! Идите к нам! – крикнул Ивлев, оставшийся снаружи.
– Вина удалось нацедить с два пальца! – отозвался я. – Еще немного, и я к вам присоединюсь!
– Несите, сколько есть! Хвостов с Ледаком уже пытаются открыть заржавленный замок! – крикнул Ивлев, и его кудрявая голова скрылась в черном проеме.
Я продолжал держать кружку, пытаясь вслушаться в глухие голоса, раздававшиеся снизу из
– Господа! – истошно завопил я. – Срочно выходите наружу, сейчас может произойти обвал!
Ответом мне был гомерический хохот, раздавшийся снизу.
– Идите сюда, Берков! Нам почти удалось открыть дверь! – услышал я, но не смог определить, кому из приятелей принадлежал голос.
В следующую секунду раздались громкий лязг и многоголосое «Ура!», которые тотчас заглушил шум воды, буквально хлынувший из проема. Я едва успел отбросить кружку – и повис на уцелевшей балке, болтая ногами над летящими вниз бочками…
Все произошло мгновенно. Не помня себя от ужаса, я, точно заправский циркач, перебрался по балке на руках к открытому люку и стал громко звать на помощь. Внизу меня была кромешная тьма. Было слышно, как плещется вода и стукаются друг о друга те бочки, что остались на плаву. Я не помню, как меня доставали из этого ада. Почти неделю я пролежал в горячке, в бреду звал своих друзей и умолял их не открывать дверь…
Даже обширные связи не помогли моему отцу замять разразившийся скандал, который повлекла за собой страшная гибель четверых молодых людей: тогда все газеты считали своим долгом осветить это происшествие с самой неприглядной для нас стороны. Вскоре от нас отвернулись все знакомые и друзья. Это сильно подорвало здоровье отца – он заболел и вскоре умер. Я, считая себя виноватым в случившемся, жалел, что не разделил участи своих гостей, и жестоко страдал.
***
Я давно потерял счет времени и путался в днях недели. Был сырой ноябрьский вечер. Я сидел в оранжерее, накачиваясь портвейном и пытаясь читать одну из книг, взятую наугад из обширной отцовской библиотеки. Это был тяжелый фолиант – довольно-таки сносный перевод одного древнего философа. По нескольку раз вчитываясь в одно и то же предложение, я с трудом пытался осилить смысл. Наконец, с раздражением захлопнув книгу, я уставился в окно, испещренное ручейками дождевых капель.
…Мне подумалось, что подвал нашего дома превратился в большую могилу, ведь тела моих товарищей так и не были найдены. Возможно, они до сих пор покоятся там, вынесенные в известковые тупики, или гниют под завалами. Вскоре, после того как вода схлынула, была приглашена специальная комиссия, целью которой было объяснить случившееся. Было исписано немало бумаги, с чертежами катакомб и подземных озер. Стрелками были обозначены течения грунтовых вод.
Как я уже сказал, тела моих друзей обнаружить не удалось, но их гибель косвенным образом помогла раскрыть преступление, ставшее легендой, а главное –
Останки управляющего, скорее всего, тоже унесла вода, но послание осталось. Стена, испещренная полустертыми латинскими буквами, так и осталась бы необнаруженной, если бы не мое тщеславие. Я хлебнул портвейна и закрыл отяжелевшие веки.
– Скучно, Берков… – послышался издалека до боли знакомый голос.
От неожиданности пальцы мои разжались – и стакан, упав на мозаичный пол, разбился. Меня колотил озноб. Я резко встал и пошатнулся, почувствовав головокружение… Стены, деревья, цветы, лианы – все закружилось вокруг меня в диком темпе.
– Скучно, Берков! Скучно! Нам скучно! – неслось со всех сторон.
И внезапно все погрузилось во тьму…
Я открыл глаза, лежа одетым поверх одеяла в собственной кровати, – должно быть, слуги перенесли меня сюда. Чувствуя ломоту во всем теле, я с трудом дотянулся до шнурка, висевшего слишком высоко над кроватью, и позвонил в звонок. Явилась Берта.
– Вы уже проснулись? Доброе утро! – пробасила она, ставя на тумбочку поднос со стоявшим на нем кофейником, молочником, чашкой и оладушками, от которых шел пар.
– Доброе… Берта, какой сегодня день? – спросил я.
– Сегодня шестое ноября, – не задумываясь, ответила она.
– Шестое?
Я потер виски, взъерошил волосы и попытался посмотреть на служанку, но она стояла против окна, а дневной свет нестерпимо резал мне глаза.
– Ну да! – сказала Берта. – Годовщина того… происшествия… – Она умолкла.
– Спасибо, Берта, ступай…
Едва дверь за ней закрылась, я встал с кровати и подошел к зеркалу. Оттуда на меня смотрел человек с взъерошенными волосами и серым опухшим лицом – мало напоминавший того застенчивого юношу, каким я был когда-то.
– Что же делать? – спросил я у него.
Человек из зеркала криво ухмыльнулся:
– Сам знаешь. – И запустил в меня тяжелым подсвечником, отчего поверхность стекла тотчас покрылась паутиной трещин, изуродовавшей и без того непривлекательный образ.
…Я пишу эти строки шестого ноября 19.. года. Годы сомнений и угрызений совести подточили мое здоровье – меня мучают мигрень и одышка. Слуги один за другим оставили этот дом – все, кроме Берты: она одна из всех сумела приспособиться к моим слабостям. Год назад и ее не стало.… Но не надо меня жалеть, господа! Я не одинок! В оранжерее, среди высохших растений, которые после смерти Берты некому стало поливать, сегодня накрыт стол на пять персон. Горят свечи, здесь тепло и уютно – а за окном как всегда бушует непогода.