Жемчуг северных рек(Рассказы и повесть)
Шрифт:
Никола на руке Зиновия Васильевича обвис и головку набок склонил. Батюшки, укачало на лошади-то… Вот тебе и работник, посреди дня уснул. До-о-лго его ещё до работника-то тянуть.
А работники колхозу сегодня нужны о-ё-ёй как.
Вот денька через два начнём косить на Керети, а завтра надо под Полежаевой силосовать.
Зиновий Васильевич уже прикинул, что поднимет на луга стариков и старух — понемножечку, потихонечку, тип да ляп. Косу отобьют, по два-три замаха сделают да посидят. Ой, на Берёзовке не рассидишься — по всем лугам вода. На кочку встанешь, так и она
Лошадей вот мало для силосования осталось, повывели лошадей, всего шесть голов на колхоз. А шести и хватит. Сколько вот ещё ребят соберётся в возчики? Может, тоже шесть. Да ведь ни у кого нет сноровки в уходе за лошадью. В телегу ни одному не запрячь. И к возчикам-то старика в наставники отрядить придётся.
Зиновий Васильевич мысленно прошёлся по Полежаеву, приворачивая в каждый дом. Где старик, где старуха, а где пацан иль девчонка… Прикинул, для бесперебойного дела должно бы народу хватить.
Никола совсем затяжелел у него на руке, отлежал до мурашек, пришлось перевалить на другую.
Дорога хоть и затравенела, а была просторна, ветки не выпирали с обочин. Ехать было удобно.
Часть вторая
ЖЕМЧУГОНОСНОЕ ДЕЛО
Силосная яма была за деревней, и Тишка, чуть не ревя от досады, что опоздал к началу, бежал, срезая крюк, который делала полевая дорога, запинистой, комковатой тропкой, пробитой полежаевцами по заплывшей пашне к реке. Не успевал к началу Тишка из-за родимого братца. Родители, уходя на работу, наказали сыновьям наломать для поросёнка капустного листа да, когда утихнет в остывающей печи жар, чугун с листом задвинуть париться за заслонку.
— Мама, мы же сегодня тоже на работу идём, — заупирался Славка. — Мы не можем.
— А мы-то почему всё можем? — прикрикнула на него мать. — И на работу каждый день ходим, и вам еду готовим, и корову доим, и дом держим в порядке, и… — Она долго перечисляла гневливым голосом, что они с отцом делают, и Славка, нетерпеливо суча ногами, уже осознал, что попал впросак.
— Да ладно, ладно же, сделаем, — пытался он остановить распалившуюся мать.
— Если бы нам не бежать столь рано, так или бы заставили вас? — не унималась она. — Лоботрясничайте, садитесь на шею родителям. И так уж изнежены…
Тишка подскочил к матери, подпрыгнул и, зависнув, обхватил её шею руками, чмокнул в одну щёку, потом в другую:
— Ну, мамочка, не сердись, он не подумавши… Мы всё-всё, что сказала, сделаем.
Мать сразу оттаяла, но хмурилась и напускала на себя строгость.
— Да ладно тебе, лизун, — ворчала она, хотя глаза у неё лучились. — Вот только на тебя и надёжа…
И ведь усвистал братец.
— Тишка, ты в яме будешь, — говорит, — а мне запрягаться надо, бежать.
Знает, что Тишка матери слово дал, можно на него положиться. А ведь вдвоём-то бы в два раза быстрее наломали капусты, и Тишке бы ухитряться не надо было,
Запрягаться надо ему… Запрягальщик! Не знает, с какого боку к лошади подойти, дугу в гужи не поставить, хомут не засупонить… Тишка не глухой был, слышал, как вечером Павла Ивановна, старуха соседка, говорила матери, что с утра пойдёт женихам-то лошадей запрягать.
— Пусть сами учатся, — сказала мать.
— A-а, куда им, — отмахнулась Павла Ивановна. — Они уж свадьбы-то и то на машинах станут справлять, не только работать. Лошади-то, Варя, вместе с нами на тот свет отправятся…
— Да будет тебе! — успокаивала её мать, но в голосе уверенности особой не было.
«Запрягальщик… Он запряжёт…» Тишка распалял себя, спотыкаясь о камнями затвердевшие комья земли, и едва схватывал дыхание.
Но вот уже и скат однобокой крыши, натянутый над силосной ямой, завиделся издали. И пойма реки открылась. На лугах уже работали женщины. Из-за горы, прятавшей их от деревни, звона кос не было слышно, а теперь долетал до Тишки и хруст падающей осоки, и чавканье воды под переступающими ногами косцов, и их тихие переговоры неразличимыми пока для Тишки словами: «Бу-бу-бу… го-го-го… а-а-а…»
Женщины шли рядами, подоткнув подолы юбок за пояс: незагорело белеющие ноги были чуть не по колено в воде.
Ох уж эта Берёзовка! Замочажила все луга. Самой-то реки не различишь, вся заросла, как и берега, травой, и только на изгибах застойного русла кое-где открылись омутцы дегтярно-тёмной воды. Хотя нет, бег реки всё же прослеживался: среди осоки извивался рукав трепещущего и в безветрие — течёт всё же! — сосенкообразного хвоща. Женщины, уже подвалив осоку на заметном пространстве, хвощ не тронули, и его тонкие сосенки означили границу берега и реки шиворот-навыворот: на берегу — вода, а по всему руслу реки — зеленеющая обманной твердью трава.
«Как же мы по воде-то ездить будем?» — озаботился Тишка.
У силосной ямы было полно ребятни. Ни Славки, ни Митьки, ни Алика Тишка среди них не разглядел. Но Николина коляска была прислонена, извалившаяся набок, к стволу берёзы, заматерело основавшейся на косогоре, за которым начинались луга. И — батюшки светы! — около берёзы был разложен костёр, уже бездымно потрескивающий дровами, и над ним на высоких козлах подвешен закоптевший, в чёрном нагаре котёл. «Да ведь председатель обещался сенокосников гороховым киселём накормить», — вспомнил Тишка, и у него возбуждённо дрогнули ноздри, хотя киселём ещё и не пахло и даже мало того — вода в котле даже не подёрнулась паром.
Яму ещё не почали: возчики, видать, до сих пор запрягались.
Тишка увидел Павлу Ивановну.
— Ивановна! — крикнул он. — А ты чего не на конюшне?
Павла Ивановна наигранно заругалась:
— Ha-ко, леман… — Это она так демона называет, другими словами — чёрта. — Ещё один бригадир выискался. Мне Дресвянин велел на яму, а не на конюшню идти…
— Да они же без тебя и не запрягутся, — совсем расстроился Тишка, — Ты же вчерась сама обещала помочь.
Павла Ивановна заулыбалась: