Жемчуга
Шрифт:
Потом Деда снова исчез. Его не было две недели. За это время случилось многое.
5
А вот еще бывает – младенец кричит да кричит. А то заболеет так, что никакие врачи не помогут. Да что они, врачи, умеют-то! Ходила я ко врачам…
Так вот. Это его духи мучают. Либо чеваханя какая порчу навела. Либо мертвого в семье недавно схоронили, а он с долгами ушел, дела не доделал. Всякое бывает. А бывает, что мать, пока беременная ходила, злобу
Ничего, можно помочь. Надо ему, маленькому, заново родиться. А как он заново родится, не будет на нем обиды никакой. Чистый будет, как снег.
Сначала ударили морозы.
Потом у нас подожгли дровяной сарай.
Среди ночи окна озарились желтыми сполохами. Горело славно. Хорошо, что сарай стоял далеко от дома, в огороде, а погода была морозная и безветренная – искры не долетали до дома, устремлялись к звездному небу и там медленно парили, теряя свои маленькие ослепительные жизни.
Аглая кинулась по снегу, теряя тапочки. Она воздела руки и издала странный вопль – не то визг, не то вой. Я в одной ночной рубашке стояла на крыльце и не замечала холода.
Пожарная команда прибыла слишком поздно. Мы лишились всего запаса дров. Будь Деда дома, это не стало бы проблемой. А от Аглаи толку было мало. Она ходила как помешанная, натыкалась на углы и бормотала. Только под вечер мы отобрали годные головешки и затопили печь.
– Почему дрова пожгли, а? – спрашивала я, оттирая от рук сажу.
– Не любят нас, вот и пожгли, – ответила Аглая равнодушно, беззлобно.
– А почему не любят?
– Да кто ж их знает…
А через несколько дней к нам принесли ребенка.
Среди ночи я вскочила в кровати. В окно отчаянно стучали. Аглая прошлепала тапочками.
В дом, все в морозном облаке, ввалились, притопывая, две фигуры. В руках первой был сверток.
– Мама, пошли домой, мама, стыдно, мама, уйдем, – монотонно бубнила вторая.
– Тихо ты, – хрипло сказала первая. И заплакала.
На пол упали заиндевелые шубы. Аглая затопала, засуетилась. И сразу стала другая. Я притаилась за печью и смотрела, как она, что-то бормоча, мечется по комнате и делает странные вещи.
На стол высыпалась мука, налилось молоко и масло. С размаху, пригоршней – соль. Тесто творилось – крутое и теплое. В печи пылали остатки наших дров. Скалка быстро раскатывала тесто.
– Подай, – сказала Аглая.
Сверток оказался на столе. Одеяльце и пеленки упали на пол. Ребенок был маленький, худой и синий. Ручки и ножки безжизненно свисали.
– И-и-и… – завыла молодая женщина.
– Тихо.
Раз – и Аглая уложила крошечного мальчика внутрь, как начинку пирога, и ловко защипала края.
– Не-е-ет! Не надо! – заорала молодая.
– Уйди ты. Штыл! [14] – тихо приказала Аглая.
И та послушно отошла, все еще протягивая руки.
– Мара, лопату.
Я вздрогнула, кинулась за печь и протянула большую плоскую лопатку.
Аглая
14
Тихо! (Цыг.)
И наконец бросила свой страшный хлеб на стол и занесла над ним нож.
Непропеченные корки разверзлись. И тут ребенок заорал.
Он кричал – пронзительно и сильно, но в этом крике не было боли. Он сучил ножонками и тянул ручки. Аглая подняла его над головой – розового, заходящегося в возмущенном плаче, внимательно осмотрела и сунула матери.
– Покорми.
– У меня молока нет.
– Есть. Корми.
На табуретке чмокал малыш. Его мать улыбалась. Бабушка утирала слезы краем платка.
– Сердце у него больное… Как родился… Ну, и сразу сказали – не жилец. Что только, к кому только…
– Хорошее у него сердечко, – сказала Аглая. – Как зовут?
– Николай. Коля.
– Другое имя дайте. Надо, чтобы была буква «р». Кирилл – хорошо.
– Да-да. Кирилл так Кирилл. А мы… что скажете, сколько нужно, вы только скажите…
– Да ниче не надо, – устало сказала Аглая.
– Нет, вы только скажите, – не унималась женщина. – Мы все, мы все…
– Ладно. Тогда – чего не жалко.
Женщины ушли в морозную темень, прижимая укутанного мальчика – сытого, спящего и здорового.
На следующий день во двор въехал самосвал и высыпал душистую гору березовых дров.
Нам часто приносили чего не жалко.
Аглае приносили: мед в трехлитровой банке, яйца в корзинках, гепариновую мазь, отрезы шерсти на платье, замороженное мясо, краску для потолка, новые валенки, банки с вареньем, мотки болгарской шерсти, козлиную шкуру на диван, штакетник на забор, раковину из нержавейки и прочие полезные в хозяйстве вещи.
Приносили и деньги, но редко. В такие дни Аглая как-то стыдливо клала сверток на стол, на газеты Деды. Тот смеялся над ней, но мятые купюрки забирал в карман, знал, что не отвяжется. У нас так принято: деньги – мужчине.
6
Нет людей плохих. Нет людей хороших. И все люди грешные, а хотят уйти от греха.
Как мать моя захворала, так и я захворала. Маленькая была совсем, грудная. Без молока-то материного пропала бы. А взяла меня кормить марийка – они рядом жили. Так потом и жила: то к своим, то к ней – на два дома. Отец-то бранился, ну да чего уж. Ребенок он везде ребенок. Кормилица моя образованная была – в школе работала. Меня тоже учила, да я глупая была – мне бы только бегать. Бегала-бегала, а в голове-то все-таки набилось – не выкинешь. И не захотела я к своим жить идти. Ох, отец-то рвал! Потом-то, конечно, вернулась. А и все равно ушла.