Жемчужная тропа

Вулф Энн

Морис и Кортни постоянно здоровались, улыбались и кивали головами, потому что это большинство уже было им знакомо. С некоторыми, правда, они познакомились только у вдовы Роуз. Например, со святым отцом Генри, пастором эпплдэйской церкви.

Это был очаровательный пятидесятилетний мужчина с неуемной энергией, изливающейся на всех гостей вдовы Роуз. Если бы Кортни и Морису не сказали, что это священник, они в жизни бы не поверили тому, что этот кругленький невысокий человек, возникающий то здесь, то там, посвятил себя промыслу Божьему. Единственное, что отличало его от остальных эпплдэйцев, так это отсутствие рюмки с яблочной наливкой в руках. Вместо нее он держал стакан

с густым компотом.

– Сан не велит, – объяснил отец Генри Кортни и Морису. – А то бы я не преминул отведать наливочки… Но зато от кнедликов миссис Мортимер меня никто не заставит отказаться. Если их запретят есть священникам, ей-богу, я распрощаюсь с саном…

Кортни, в отличие от своей матери, никогда не испытывавшая желания пойти в церковь, почувствовала сильный соблазн наведаться в местный приход. Если во главе прихода стоит такой человечный священник, там наверняка можно обрести успокоение… Кортни вспомнила отца Вирли, сухонького въедливого человечка с вечно блеющим голоском. Да, святому отцу в эластерской церкви она не очень-то доверяла… Слишком уж ханжеской казалась ей его постная мордашка. И слишком выспренними и напыщенными – проповеди…

Наливка из эпплдэйских яблок и впрямь была превосходной. Да и сам Воскресник оказался веселым и радостным праздником. Кортни не переставала удивляться тому, что в доме вдовы Роуз умещалось столько народу. Да и то, как эти люди умели радоваться, тоже было поистине удивительно. Кортни было очень любопытно, откуда пошла эта традиция – собираться по воскресеньям «на кнедлики». Она спросила об этом вдову Роуз.

– О, это давняя традиция. Началась она еще во времена моей бабушки. Как я говорила, она была полячкой… Дед познакомился с ней в Варшаве. В молодости он любил путешествовать, но всегда возвращался в Эпплдэй. Все сюда возвращаются, даже самые отъявленные непоседы… Бабушка не хотела уезжать из Варшавы, но согласилась погостить в Эпплдэе. В общем, загостилась она настолько, что обвенчалась с дедом под звон колоколов местной церкви… А потом как-то раз в воскресенье она позвала гостей и напекла кнедликов… Эпплдэйцам настолько понравилось это лакомство, что они пришли к бабушке и в следующее воскресенье, и через воскресенье, и спустя еще одно воскресенье. Бабушка была гостеприимной хозяйкой, как, впрочем, и все в Эпплдэе, и с удовольствием превратила эти воскресные посиделки в традицию, которую люди назвали Воскресником. Ее продолжила моя мать, а потом, после смерти матери, и я переняла эту почетную эстафету… Воскресник отменялся только один раз – когда умер мой муж… – Глаза вдовы Роуз закрылись на секунду, словно она пыталась сдержать слезы, но потом снова открылись, влажные и блестящие. – Но я не захотела ломать традицию, и продолжила отмечание Воскресника… Конечно, не все жители могут прийти сюда. У кого-то есть дела, кто-то болеет, а кому-то попросту грустно… Поэтому здесь не всегда собираются все эпплдэйцы. Но те, у кого весело на сердце, или те, кто хочет развеселить свое сердце, приходят в этот дом по воскресеньям. Да и всегда, когда хотят…

Кортни и Морис оставили дом вдовы Роуз затемно. На небе уже высыпали звезды, а воздух был наполнен горечью осенних костров и сладким ароматом яблок. Выпитая наливка позволяла молодым людям держаться на ногах, но мысли их путались, и на душе было так легко, что им беспрестанно хотелось смеяться.

– Ты еще не передумал учиться печь кнедлики у вдовы Роуз? – поинтересовалась Кортни у Мориса.

– Передумал? Она пообещала мне, что обязательно научит меня этому. Сказала, что я могу прийти к ней даже завтра…

– Боюсь, что яблочная наливка не даст тебе прийти к вдове

Роуз завтра, – засмеялась Кортни. – С похмельем не шутят…

– Кто бы говорил, ты выпила не меньше, чем я, – обиделся Морис. – А то и больше. Хлестала ее, как завсегдатай бара…

– Неправда! – воскликнула Кортни. – Ты выпил больше!

Она запуталась в огромном количестве юбок из розового газа и чуть было не упала прямо на пороге дома. Но Морис вовремя подхватил ее.

– И кто из нас выпил больше? – смеясь, спросил он. – Сдается мне, что все-таки не я…

Кортни беспомощно повисла на его руках.

– Ну все… Дальше я не сделаю ни шагу. Эти юбки… Я в них просто утонула…

– Ну да, конечно… Напилась наливки, а теперь ищет, на кого свалить свою вину… – Морис подтянул Кортни к себе и попытался поставить на ноги. – Вставай, пьяница…

– Это все юбки, – продолжала оправдываться Кортни, вися на Морисе. – Клянусь тебе, это проклятые юбки…

– Вставай… Или ты предлагаешь мне нести тебя на руках? А потом еще распутывать твои юбки…

– А почему бы и нет? – странно улыбаясь, поинтересовалась Кортни. – Сам обозвал меня пьяницей. Вот теперь и возись…

А почему бы и нет? – повторил про себя Морис. Отнести ее в комнату, помочь снять платье… Нет, кажется, он переоценивает свои возможности… Морис с трудом сдерживался, чтобы не поцеловать ее, чтобы не выдать свои чувства… Что же будет, если он отнесет ее в комнату?

Но она же сама предлагает тебе это, вмешался внутренний голос. Сама… Так что же ты теряешься, Морис Митчелл? Небось с другими девушками все было гораздо проще… Да, с другими, ответил Морис. Но не с ней… Кортни особенная, и я влюблен в нее…

Сделать ей больно, обидеть ее, напугать – этого он хотел меньше всего. А Кортни может испугаться, если он набросится на нее с долго сдерживаемым пылом…

– Ну, Морис Митчелл? – спросила Кортни, все еще вися у него на руках. – Несешь ты меня или нет?

– Боюсь, что нет, Кортни. – Морис попытался сохранить остатки самообладания. – Придется тебе встать на ножки и идти самой…

– Нет, нет, нет, – покачала Кортни указательным пальцем. – Я не дойду… – В ее голове плавали остатки рассудительности, но она уже не могла за них ухватиться. К тому же на руках Мориса было так приятно висеть… – Клянусь тебе, я не в силах сделать ни шагу…

– Ладно, – кивнул Морис. – Уговорила. – Он попытался убедить себя в том, что не притронется к ней и пальцем. Но эта уверенность растаяла сразу же, как только ее тонкие пальчики коснулись его шеи, а тихий голосок прошептал:

– Неси меня, Морис Митчелл… И не вздумай уронить…

Морис тяжело сглотнул и одной рукой открыл дверь. Держать Кортни на руках было пыткой, мукой… Да, она была легкой как перышко, но тяжесть сомнений, бурлящих в голове Мориса, с лихвой компенсировала ее маленький вес. Нет, нет… Он не должен так поступать с этой девушкой. Он только положит ее на кровать и сразу же выйдет. Так оно и будет, гипнотизировал себя Морис, поднимаясь по ступенькам. Так и будет, убеждал он себя, открывая дверь в ее комнату.

Потом, воображая себя скалой, крепкой скалой, у которой не может быть никаких желаний, Морис опустил Кортни на кровать.

– Спокойной ночи, – прошептал он, ожидая, что ее руки отпустят наконец его шею.

Но руки и не думали размыкаться. Морис почувствовал, что ее руки, напротив, смыкаются на его шее еще сильнее. Что ее прерывистое яблочное дыхание становится еще ближе. Что ее губы уже почти в миллиметре от его губ… Он чувствовал все это и с ужасом понимал, что не может и не хочет сопротивляться.