Жемчужница
Шрифт:
— Сестра рассказывала мне, что земные духи намного беспечнее океанских, но чтобы настолько… — она приподняла брови, озадаченно пожимая плечами. — И часто у вас тут такие внезапные природные прихоти? — поинтересовалась девушка, улыбнувшись восторженно прилипшему к её боку Изу, и Тики неопределённо хмыкнул, уводя её к повозке, в которой должен был ехать и сам Мана.
— Частенько, — медленно ответил мужчина, помогая ей и мальчику усесться на одеяла, и коротко поцеловал каждого из них в щеки. — Будьте здесь, а я в дозор, — улыбнулся он и, оседлав лошадь, подмигнул
За ним буквально минутой позже последовал и Неа, даже не оглянувшийся на Ману ни разу — напротив, он гнал своего коня быстрей и быстрей, как будто силился сбежать.
Мана заскочил в повозку, помогая себе здоровой рукой удержаться и не покачнуться, и вскоре устроился рядом с Аланой и Изу на одеяле, ероша застенчиво улыбнувшемуся мальчику волосы и немного вымученно кивая мягко наблюдающей за ним Аланой, перед которой чувствовал нешуточную вину. Эта вина не выражалась ни в чем конкретном, но вместе с тем…
Вместе с тем они уже давненько не говорили, и это… это было как-то неправильно, потому что на корабле Уолкер забегал к девушке каждый день и именно с ним она чувствовала себя наиболее свободно. Было ли так и сейчас, или яркие и шумные Тики и Неа снова затмили его, отодвинули на второй план вместе со всеми его разговорами и сказками?
— Ну чего ты киснешь? — девушка толкнула его локтем в бок, словно прочитав мысли, и легко щелкнула по носу, как только Мана поднял на нее виноватые глаза.
За всеми этими перипетиями своих отношений с Неа он совершенно забросил Алану, хотя считал ее своим другом.
— Да как-то… неожиданно все с этим оползнем, — неловко соврал мужчина в ответ, потирая шею и стараясь смотреть над ее плечом.
Девушка хмыкнула в ответ (о духи, она же зналазналазнала, что он соврал) и только головой покачала.
— Все будет нормально, — заметила она успокаивающе, и Мана с усмешкой подумал, что как-то незаметно они поменялись ролями.
А ведь на корабле это Мана успокаивал её. Это Мана был кем-то вроде проводника, кем-то, кому девушка доверилась сразу же. Она тогда была похожей на дикарку, на живое божество — на одну из тех языческих богинь, которых рисовали в книжках по истории. Эти богини были первородными детьми мира, теми, кто следил за природой и людьми, кто управлял жизнью и смертью, кто всегда изображался обнажённым, лишённым каких-либо пороков и недостатков.
Алана в самом начале тоже казалась Мане одной из них — такой же открытой миру, такой же божественной и одухотворённой. Таким же первородным ребёнком, который только познаёт мир.
Кто же знал, что этот ребёнок окажется пятисотлетней пленницей собственной боли.
И сейчас он смотрел на неё — и понимал, что в серых глазах спрятано намного больше, чем мог бы выдержать обычный человек.
…если бы Неа убили у него глазах, смог бы Мана жить дальше?
Мужчина встряхнул головой, прогоняя горькие ужасные мысли, и вдруг почувствовал, как кто-то мягкий и прохладный прикасается к его запястью.
— Всё будет хорошо, — по слогам произнесла
Серые ласковые глаза сияли почти так же мягко, как когда-то сияли и глаза его матери.
Очнулся же Мана с ужасной головной болью, совершенно не понимая, почему вокруг него своды повозки и цветастые одеяла, и ощущая себя выжатым несколько раз лимоном.
Он совершенно не выспался и совершенно не готов был к тому, чтобы продолжать путь до столицы. Особенно — без Неа, который только-только снова начал к нему приближаться.
Ну зачемзачемзачем он снова поцеловал его?!
(Как же Мана хотел, чтобы он делал так чаще).
Алана дремала, смотренная, как видно, дорогой, в обнимку с трогательно прижавшимся к ее груди Изу, похожим на маленького взъерошенного котенка, и в повозке стояла тишина, только едва слышно поскрипывали колеса, наезжая изредка на ухабы.
Книгочей и Лави были, скорее всего, в другой повозке, потому что с русалкой стариков внук ни за какие коврижки вместе бы не поехал, и мужчина ощутил себя совсем брошенным. Когда он ехал верхом, то хотя бы чувствовал себя частью компании или как-то так. К нему обращались с вопросами, тормошили периодически, а тут… тут Мана был один и никому не нужен.
…да и кому вообще нужен болезненный девственник с обожженной рукой? Разве что дураку-Неа, вбившему себе в голову невесть что, да и то не факт.
Упомянутая рука вспыхнула болью, словно мстя, стоило только подумать обо всем этом, и Мана про себя помянул Лави недобрым словом, потому что срываться на других за свои проблемы — как-то не слишком правильно, особенно если это ни в чем не повинные девушки, которые и так уже достаточно настрадались.
Стоило только подумать об Алане, как она тут же заворочалась и медленно раскрыла веки, заставляя Ману, всё ещё оставшегося незамеченным ею, вздрогнуть.
Обычно серые глаза, живые и яркие, были подобны голубоватому льду, сквозь который даже солнечные лучи не просвечивали. Русалка смотрела на дорогу пустым взглядом, каким-то до ужаса безразличным и загнанно-равнодушным, таким, что мужчина тут же пожелал, чтобы она улыбнулась, чтобы она засветилась, смягчилась и вновь начала одаривать окружающих (семью, семью) своей ласковой любовью.
Но Алана смотрела так, словно не было в этом мире ничего прекрасного или радостного, словно внутри у неё поселилось что-то неимоверно тяжёлое и тёмное. Словно она слишком устала прятать это в себе.
Мана сглотнул, закусив губу, и тут девушка обвела этим пустым взглядом (страшным, невероятно страшным взглядом) пространство, остановившись на мужчине.
И в это мгновение ему показалось, словно его засасывает. Куда-то в бездну засасывает. В чёрную и мрачную, полную отчаяния и равнодушия ко всему миру. Словно бы перед ним разверзлась вечность.