Жемчужница
Шрифт:
— Без тебя я не справлюсь, что ли?
Мана пожал плечами.
— Справишься, конечно. У тебя же сейчас рук вдвое больше, чем у меня, — на этом улыбка близнеца приувяла, и мужчины мысленно себя проклял, однако продолжая: — Вот только действуешь ты как медведь, а одежда рядом с лекарствами. Ты мне там все склянки побьешь.
Неа надулся, смешливый и такой привычный в этой своей эмоциональности, что Мане захотелось броситься ему на шею и обнять до треска в позвонках (скорее всего, своих собственных, потому что кости у близнеца были определённо точно прочнее),
— И ничего я не побью… И почему сразу медведь?..
Алана хохотнула, покачав головой, всё ещё ужасно красная и смущённая, направившая свою нежность за разомлевшего от поглаживаний Изу, и дракон, которого Мана, честно говоря, побаивался, а потому близко к нему и не подходил, потёрся мордой о её плечо словно верный домашний зверь, и это было удивительно хотя бы в том, что выглядело до одури естественно.
Мужчина со вздохом поднялся, морщась от боли в руке и с радостью замечая, как дёрнулся Неа, чуть не бросившись к нему, но оставшись на месте, стоило Мане покачать головой, отказываясь от помощи. Близнец прищурился, цепким взглядом осматривая его фигуру (и заставляя загоретьсязагоретьсязагореться), и, пожав плечами, направился к шатру.
Мана последовал за ним, заметив вскользь, как тут же Тики быстро поцеловал Алану в макушку — как самое главное свое сокровище — и как Изу, вскинув на Микка глаза, довольно разулыбался.
Когда Тики только привел его на корабль, мальчик совершенно точно не умел так широко улыбаться.
Неа уже начал потрошить сумку, когда Мана зашел в шатер. Мокрый, капающий водой на пол и кое-где на один из лежаков, он сосредоточенно копался в вещах, отбрасывая небрежно ненужные ему свертки и что-то недовольно ворча. Младший Уолкер со вздохом отнял у него сумку и начал аккуратно вынимать оттуда вещи, которые брат еще не успел взять.
Неа покорно затих рядом на какую-то секунду, прежде чем снова взорваться приступом бурной деятельности, и уже только потом, когда сложил в одну более-менее аккуратную кучу то, что успел раскидать, недовольно поежился и стащил с себя сырую рубашку.
Мана прикусил губу, отвлекаясь от поиска вещей на производимый близнецом шум, и застал его за сниманием штанов — таких же мокрых, как рубаха, что неудивительно. И укорил себя за эти неправильные порывы.
Неа был таким красивым… Смуглый, вихрастый, он имел немало шрамов, особенно на плечах (однажды ехал через Смутную чащу с решившим срезать путь караваном, в котором везли из Фарлахии в столицу какой-то подарок для отца, и там его едва не задрал волк), однако эти шрамы не казались уродством. Скорее, это было признаком мужества.
И этого человека — сильного, надежного, увлеченного — Мана ужасно не хотел от себя отпускать. Но знал, что придется.
Неа поймал его взгляд и вопросительно вскинул бровь. Мужчина осознал наконец, что уже почти минуту держит в руках сухую одежду, и поспешно протянул ее ему. И — уперся рукой в его грудную клетку — горячую, гладкую, твердую.
О дракон, о дракон, о дракон.
О великие духи, как же он хотел…
Неа крупно вздрогнул, шумно сглотнув, но не отстранился,
Они были отражением друг друга.
Они были одним целым.
У Неа были его глаза, а у него — глаза Неа.
У Неа было его лицо, а лицо Маны принадлежало Неа.
Они были продолжением друг друга, неразрывно связанными, навечно прикованными.
…как ему вообще будет возможно отпустить брата? Как Мана отпустит его, если мира без него измыслить не может?
Неа вдруг судорожно вздохнул, улыбнувшись как-то слишком натянуто, так, словно ему было невыносимо больно, но он не был в силах что-либо исправить, и резко подался вперёд, прижимая обомлевшего Ману к себе.
И — крепко целуя.
Мана приоткрыл рот, не в силах сопротивляться, и тут же близнец приласкал языком его небо, параллельно блуждая руками у него по спине и даже не просто обнимая, а буквально втискивая в себя, словно хотел слиться и действительно стать целым.
Физически целым.
Прикасаться к нему, целовать его, улыбаться ему, быть его.
Дыхания не хватало, легкие жгло… Мана зарылся пальцами Неа в волосы, не желая и не имея возможности себя сдерживать, — и позволил делать с собой все, что угодно будущему императору.
Но всего на минуту.
Когда Неа отстранился — лихорадочно сверкающий глазами, совсем как тогда, на постоялом дворе, разгоряченный и как будто даже не думающий отпускать его от себя — Мана зажмурился, чувствуя себя страшно несчастным и виноватым, и замотал головой, слегка отталкивая его.
— Неа, послушай, я… я не… мы не должны это делать. Я знаю, что ты… мы… хотим этого, н-но…
Неа дернулся как будто его хлестанули по спине кнутом и тяжело выдохнул, поджимая дрогнувшие губы и сразу же ожесточаясь лицом. Как будто само упоминание об их болезни — общей, как и все у близнецов — было для него чем-то невероятно отвратительным.
— Мы больны, я помню, — произнес он со угрюмой насмешкой. — Тогда не буду мешать тебе выздоравливать, — и, быстро натянув на себя рубаху, буквально вылетел из шатра.
Мана остался стоять на месте как стоял и не двигался минуты две, не меньше. А может и больше, кто его знает. Время куда-то как будто исчезло. Оно как будто огибало Ману, не давая ему влиться в свое течение. Оно… как будто было против него — и за Неа.
Ну почему брат не хочет с ним об этом поговорить?! Они же… они… они… с этим надо как-нибудь разобраться! Так не должно быть!
Мана выскочил вслед за Неа на улицу, чувствуя себя кем-то до иррациональности ужасным и мерзким, ощущая, как сердце бьётся в горле, мешая дышать, боясь, что сейчас будет поздно, что они больше никогда не помирятся, никогда не будут рядом, что брат возненавидел его, и… и… и…
Тело сковало холодом, а губы задрожали, и он в спешке осмотрелся, ощущая себя до неузнаваемости трепетным и готовым вот-вот расплакаться, потому что Неа сбежал от него, Неа сбежал от него как от прокажённого, как от врага, которого ненавидел!