Шрифт:
00
По озеру прошла тонкая рябь, раздался еле слышный плеск — это вёсла погрузились в воду. Подул ветер, зашуршала трава у берега, смачно квакнула лягушка в камыше. И снова всё стихло.
Намаявшийся с вёслами Микула не выдохнул даже, а ухнул. Утёр взмокший лоб, потянулся за удочкой. Он давно не рыбачил, но тут не удержался — уж больно местные мужики нахваливали недавний улов. Ещё ерунду говорили, конечно: мол, это им водяной помогает, и ежели ему гостинцев с собой принести, то рыба сама в лодку разве что не запрыгивает. Микула на это согласно кивал,
Он, Микула то бишь, был серьёзный городской мужик. Купцом был, не самым богатым, но и не бедствующим. Держал лавчонку в городе с парой помощников, но торговал большей частью в деревнях, возил туда красивые ткани для девиц на выданье да безделушки по мелочи, на заказ. Мог бусики привезти, мог — табакерку, на что уж у местного люда фантазии хватало. Хотя, если уж говорить о фантазии, то её-то у мужиков было с избытком. Ишь, что про водяного придумали!
Микула покачал головой, вспоминая вчерашний разговор в трактире. За рюмочкой один из постоянных его покупателей, Войло, разболтался — уловом хвалился да через слово своего водяного поминал:
— Я его видел, ей-богу, видел! Он же обычно, как, не высовывается. Кинешь краюшку хлеба или бусики те же, отвернёшься — а их уже нет, как не было. Только по улову поймёшь, водяной их забрал или русалка какая умыкнула.
Войло говорил важно, весомо, мужики по соседству кивали. Микула глядел на них и поражался — во что только этот тёмный народ ни верит. Войло, меж тем, продолжал:
— А тут я отвернуться не успел, — или он сам поспешил, уж больно дар мой понравился, — не знаю, как там по правде было, да только руку-то я увидел. Синюшную такую, большую, мужицкую, но с когтями — ну, или ногтями не стриженными. Высунулась, хватанула бусики, и исчезла. А рыба прямо пошла, как подозвал кто — ну, вы улов-то видели.
Улов Микула видел и оценил. Потому-то сегодня, ни свет, ни заря, поплёлся к указанному озерцу. Доверия оно, прямо скажем, не внушало: водица мутная, даром что у левого берега раскинулась россыпь кувшинок. Если б не Войло, Микула ни в жизнь бы сюда за рыбой не попёрся, но тут любопытство победило. Рассуждал он так: если рыбки не наловит, так хоть потом Войло пристыдит — нечего сказки за чистую монету выдавать.
И вот, выплыл Микула на середину озера, червяка на крючок насадил, удочку закинул. Сел ждать. Поёжился — утро стояло неприятное, стылое, да ещё и тихое. Ни птичка не щебетала, ни лягушка больше не квакала. Даже ветер, и тот не дул. Неуютно тут было, и впрямь впору в водяного поверить.
— Ишь ты, Микула, разнервничался, а говорил — городской мужик, — пожурил он сам себя. — Нет тут никаких водяных, и не было никогда.
Словно в ответ на его рассуждения, удочку потянуло вниз. Клюнуло! Микула весь подобрался, потащил рыбу на себя. А та будто и не сопротивлялась, чуть не выскочила из воды к нему в руки — он едва успел поймать.
Да так и ухнул: весила рыбёха никак не меньше, а то и больше пуда, и была при этом диво как хороша. Микула аж засмотрелся и на мощный хвост, и на большой внимательный глаз, и на крупную чешую. Тут ещё и солнце выглянуло: в его лучах чешуйки блеснули так, что рыбка на мгновенье золотой показалась — хоть желанье загадывай!
—
На этот раз клёва долго ждать не пришлось. Вниз потянуло резко и с невиданной силой, а Микула только обрадовался — рыба, поди, ещё крупнее будет! Дёрнул удочку на себя, повёл из стороны в сторону, но не тут-то было: на второй раз улов поддаваться не спешил, сопротивлялся, извивался, кидался из стороны в сторону, а с крючка не срывался, словно дразнил.
— Вот ты как! — возмутился Микула. Набычился, потащил что есть мочи. Леса натянулась, задрожала, загудела и…
…порвалась. Оставшийся на удочке обрывок взвился вверх, с силой хлестанул незадачливого рыбака по лбу! Кровь потекла быстро, как водица, тут же залила левый взгляд.
Микула зажмурился, ощупью нашёл какую-то тряпку, кое-как вытер лицо и прижал рану. Не переставая ругаться, проморгался, повернулся к удочке — надо ж выяснить, что с ней стряслось!
Да так и обомлел.
Из воды высунулся, облокотился о край лодки парнишка. На вид вроде обычный: кожа не синяя, когтей никаких нет, клыков вроде бы тоже. Но почему-то Микула даже не усомнился — перед ним был водяной, как он есть. Это потом дошло, что у парнишки были немигающие рыбьи глаза, подёрнутые мертвецкой дымкой, а тогда показалось — аура от него исходит мистическая. Да ещё и улыбался так, как ни один нормальный человек в жизнь бы не улыбнулся.
— Ну, здравствуй, Микула.
Тот даже не удивился, что водяной знает его имя. Поразился только, что по-людски говорит: чуждость говора выдавала лишь странная «у» — водяной тянул её, необычно так, зазывно, будто на дно приглашал.
Претворять в жизнь Микулины страхи водяной не спешил. Плавал себе у лодки, смотрел снизу-вверх, ласково и выжидающе. Микула почему-то вспомнил тёщу: та вот с точно таким же выражением его на ужины приглашала, а потом на них выспрашивала — сколько чего продал, сколько заработал, когда терем достойный отстроит для своей любимой жёнушки.
— Нет, ну это уже как-то невежливо, — протянул водяной, деланно нахмурившись. — Здороваться, Микула, в ответ надо.
— Здрасьте, — выдавил тот и, почувствовав, что коленки начинают подгибаться, сам плюхнулся в лодку, на скамеечку.
Улыбка водяного стала шире. Захотелось снова вытереть лоб.
— Молодец, Микула. Вижу — хороший ты мужик, вежливый. Забывчивый только. Чего в гости да без гостинцев приходишь? Это ж как-то неправильно, не по-нашенски.
— Не по-вашенски? — переспросил Микула.
Водяной склонил голову набок, скривил брови. Цокнул языком:
— Ну чего ты, Микула, черту между нами проводишь. Мы все свои, на одной земле живём, из одного озера кормимся, — он бросил выразительный взгляд на лежавшую на дне лодки рыбину. — Нам не ссориться, а уважать друг друга надо. И традиции чтить, общие.
Микула сцепил зубы — хотя, видит Бог-Отец, ему хотелось поставить парнишку на место. Но что-то остановило: то ли выжидательная усмешка, то ли угроза на дне бесцветных глаз. То ли чувство, что на самом деле водяной намного, намного старше, чем выглядит.