Жемчужный узел

Прокопьева Дарья

Подумалось: может, позвать Настасью, поделиться переживаниями? Лизавета так и сделала, но заговорить о своих сомненьях в отце не смогла даже с верной служанкой. Та чувствовала, что дело неладно, пыталась расспрашивать, но столкнувшись с тщетностью своих попыток, умолкла. Лизавета снова осталась одна — в темноте и расстроенных чувствах, безо всяких мыслей о сне.

Даже лёжа в постели, она ждала, что вот сейчас раздастся стук, дверь откроется, отец сядет на край кровати и всё объяснит. Но этого так и не произошло.

02

Наутро

Лизавета сразу же поняла: что-то не так. Достаточно было просто зайти в обеденную, где в полной тишине сидели родители, разделённые дубовым столом.

Обычно за завтраком они пускай неловко, но разговаривали. Мачеха рассказывала, кому из знакомых сегодня нанесёт визит; отец согласно мычал, методично пережёвывая какую-нибудь кашу. Иногда они менялись — тогда отец с энтузиазмом планировал грядущий день, глубоко вдаваясь в дела, а мачеха натянуто улыбалась, безуспешно пытаясь притвориться, что ей это интересно. Тем не менее, в обеденной никогда не повисало тягостное молчание: кое-как, не всегда удачно, но семья уживалась друг с другом.

Однако сейчас над столом звенела натянутой струной тишина. Отец с мачехой не смотрели друг на друга: он делал вид, будто бы изучает новостной листок, она с нарочитым аппетитом стучала вилкой по дну почти опустевшей тарелки. Размеренный стук действовал на нервы — Лизавета пробыла в комнате меньше минуты, а у неё уже настойчиво заныло в висках.

— Доброе утро, — в полной мере ощущая неуместность этих слов, всё же промолвила она.

Мачеха что-то невнятно пробормотала. Отец с шумом вздохнул — на мгновение Лизавете показалось, что он ничего не ответит. Но нет: газета всё-таки была сложена, и в Лизавету вперился внимательный и усталый взгляд.

— Присядь, — проговорил отец голосом, не сулящим ничего доброго.

Не послушаться было нельзя. Медленно ступая к своему месту за столом, Лизавета вспомнила все те ужасы, что прошлым вечером лезли в её впечатлительную головку: и про грабёж, и про разорение, и про необходимость в скором замужестве. При мысли о последнем сердце ёкнуло особенно болезненно — это была единственная придуманная Лизаветой причина, по которой отец желал бы серьёзно поговорить именно с ней.

О том, что разговор будет серьёзным, говорило его лицо — обычно живое и подвижное, сейчас оно застыло каменной маской, в которой за решимостью смутно угадывалось смятение. Нервничать заставляла и мачеха: обычно равнодушная к разговорам Лизаветы с отцом, сейчас она внимательно поглядывала на них, сжав губы в тонкую недовольную ниточку.

— Нам нужно с тобой кое-о-чём поговорить, — продолжал отец.

Недоброе предчувствие становилось всё более явным.

— Когда я был в отъезде, произошло нечто… необычное, и я должен тебе об этом рассказать. Это случилось в последней деревне, которую я посетил, в Карасях — ты, может быть, помнишь, я как-то о ней рассказывал…

Лизавета с трудом разбирала слова: в ушах шумело, сердце билось всё сильней и сильней. Теперь она знала — случилось нечто плохое. Отец, привыкший говорить открыто и прямо, неспроста так

долго подступался к теме беседы. Он замер, как у проруби в день Крещения: весь сжался перед шагом в холодную воду.

— Так вот, я там кое-кого встретил…

— Да водяного он встретил, вот кого! — ложка в руке мачехи громко опустилась на стол, сама же она наоборот — приподнялась на стуле, набычилась, глянула на отца исподлобья. — Точнее, твой дорогой батюшка так говорит. Верить ему или нет, сама уж решай.

Первая вспышка прошла: она шумно выдохнула через нос, скрестила руки на груди и поёрзала, основательнее усаживаясь на стуле. Лизавета удивлённо моргнула — впервые она видела мачеху такой эмоциональной и впервые та как будто призывала падчерицу себе в соратницы.

— Не так я хотел это сказать, но что уж, — отец прочистил горло. — Да, Лизаветка, я знаю, как это звучит. Я тоже не поверил, когда деревенские начали рассказывать о всякой нечисти, которая якобы водится в их озере. Но именно за это я и поплатился, и теперь прошу тебя: воспринимай мои слова всерьёз.

Всё в его виде говорило о том, что это не шутка, но Лизавете невыносимо хотелось хихикнуть. Смешок будто щекотал горло изнутри, просился наружу, губы подрагивали, почти кривясь в улыбке.

— Лизавета, ты меня слышала?

Пытаясь сдержаться, она кашлянула. Кивнула.

За неимением лучшего, отец принял это за согласие.

А после Лизавета услышала от него самый странный рассказ о путешествии, какой только можно было услышать. В нём было таинственное озеро, сами собой налетевшие тучи, злой водяной с лицом святого агнца, беседа точно со страниц сказки и, да, по ошибке данное обещание.

— Он просил отдать тебя в услужение, и я согласился, — глаза Лизаветы с каждым словом становились всё больше и больше, напоминая разлившиеся в половодье озёра. — Согласился из страха, из глупости. Но только мне расплачиваться за данное слово.

Мачеха между тем становилась всё мрачней и мрачней. Тяжёлый взгляд её стрелял то в отца, то в саму Лизавету — как там падчерица, верит ли сказкам?

Лизавета и сама не знала, во что верить. Она привыкла к тому, что отец всегда говорит прямо, честно, без обиняков, но прозвучавшая только что история меньше всего походила на правду. Если бы рассказывал кто-то другой, Лизавета бы подумала: выдумал, решил подшутить над наивной дурочкой. Но говорил-то отец!

— Попробуй мне поверить, — чувствуя её колебания, произнёс он доверительным тоном, — Я понимаю, что это непросто, но ты должна.

— Почему? — вопрос сорвался с губ почти случайно.

Она не была уверена, что хочет узнать. Почему отец рассказывает ей эти сказки? Почему выдаёт их за истину? Почему, если это всё не шутка, не сон, не безумие, почему он заключил с водяным такой уговор? И почему уверяет сейчас, что сам будет нести за него ответ?

— Если ты не будешь верить, — по-своему поняв вопрос, произнёс отец. — Если ты не будешь верить, то можешь меня не послушать. А если ты не будешь меня слушаться, то я не смогу тебя спасти.