Жена авиатора
Шрифт:
Несколько женщин разразились понимающим смехом. Я помертвела от унижения. Теперь я не могла просто выйти и сесть в «Роллс-Ройс», потому что все тогда бы увидели, что он принадлежит мне. Элизабет и Конни пристыдили меня за то, что я была женой Чарльза, эти женщины – за то, что я была богатой.
Стоило ли удивляться, что, когда я находилась в тени моего мужа, мной восхищались лишь за то, что я нахожусь рядом с ним? Стоило ли удивляться, что я искала и находила убежище среди облаков, где могла чувствовать себя гораздо более сильной и уверенной, чем на земле?
Да
Ободренная этим открытием, я повернулась и направилась обратно в кабинет Элизабет. Не постучав, открыла дверь.
– Элизабет, ты просто не понимаешь…
Я осеклась и застыла, не в состоянии переварить открывшуюся передо мной сцену.
Элизабет сидела на коленях у Конни; их руки обвивали друг друга; их губы – их губы – соприкасались. Они не отстранились друг от друга – ох, почему они этого не сделали? Они остались сидеть в прежней позе. Повернув головы, обе молча смотрели на меня. Я задохнулась, и мне показалось, что я только что упала в шахту лифта. Это была не моя сестра. Это не могла быть моя сестра.
Мы продолжали смотреть друг на друга, потом Элизабет соскользнула с колен Конни. Ее лицо было красного цвета, тело тряслось. У меня как будто пелена упала с глаз. Тайные взгляды, которыми они обменивались, безразличие, с которым Элизабет всегда обращалась с мужчинами, как будто они ее совсем не интересовали, – теперь я понимала, что так оно и есть.
То, что мне казалось ее ревностью по отношению к моему браку с Чарльзом, на самом деле являлось неприязнью. Неестественность и натянутость наших отношений происходила вовсе не потому, что я отобрала у нее того, о ком она мечтала. Это открытие было неприятно – я была совершенно по-детски разочарована. Неужели в глубине души мне нравилась ее зависть?
– Энн, пожалуйста, – услышала я голос моей сестры, голос, который, казалось, раздавался с расстояния в тысячу миль, – ты не должна…
Я так и не услышала, чего я не должна; я повернулась и, не разбирая дороги, бросилась через приемную на улицу. Генри заботливо усадил меня на заднее сиденье машины и укрыл пледом, как будто я была инвалидом.
Пока мы ехали, перед моими глазами стояла эта картина – две женщины, держащие друг друга в объятиях. Элизабет, целующая женщину – Конни?
Никаких отклонений от нормы, как сказал Чарльз в ту ночь, когда мы ночевали под открытым небом. Наши дети будут безупречными. Я положила руку на живот и почувствовала, как ребенок плавно двигался внутри моего живота, беспокойный, невинный…
Безупречный.
– С вами все в порядке, мисс Энн? У вас такой вид, как будто вы
Я покачала головой.
– Все нормально, Генри.
Я знала, что никогда никому не расскажу о том, что видела. Особенно Чарльзу. Слишком многих людей это может ранить. Ради моего ребенка, моего замужества, меня самой никто никогда не должен это узнать. И больше всего ради моей сестры.
Я должна была защитить Элизабет, ведь для Дуайта я так и не смогла ничего сделать. Точно так же я должна буду оберегать своего ребенка, когда он родится.
И внезапно я ощутила непривычную силу и решимость. И ощутив ее, почувствовала, как согрелись мои дрожащие члены, успокоилось прерывистое дыхание. Меня больше не огорчало, что я опоздаю на встречу, не заботило, будет ли Чарльз ждать меня к обеду или нет, и не волновало, что думают обо мне эти женщины в приемной. Все это не имело значения, потому что теперь я чувствовала, что готова к рождению ребенка.
Готова к материнству, единственному путешествию, в котором мой муж не может меня сопровождать.
Глава седьмая
– Посмотри в объектив! Милый, посмотри в объектив!
Я стояла позади Чарльза, улыбаясь моему сыну. Маленький Чарли сидел на высоком стуле, махая ложкой, а перед ним на подносе лежало пирожное с воткнутой в него одной свечкой. Мама и отец стояли позади меня; мы все махали руками, агукали и вели себя гораздо глупее, чем ребенок. Он просто смотрел на нас с комической серьезностью, сжимая в пухлом кулачке серебряную ложку, и в конце концов мотнул головой, как будто удивляясь, что за странные существа эти взрослые.
– Прекрасно, – сказал Чарльз, щелкая затвором, – мы его увековечили!
– Тогда, может, стоит освободить его?
Я подошла к малышу. Теперь, когда мы перестали вести себя как дрессированные обезьяны, он переключил свое внимание на пирожное и разламывал его с помощью ложки, смеясь и радуясь производимому им беспорядку. Мое сердце таяло, наблюдая за ним; какое же это блаженство – делать из пирожного кучу крошек с помощью ложки! Каким невинным, каким дивным был мой малыш! Мне до безумия захотелось схватить его на руки и сжать в объятиях, но я поборола свой порыв.
Материнский инстинкт нужно сдерживать; я повторяла эту фразу по сто раз в день. Чарльз и я решили воспитывать сына по методу Уотсона [23] , который был тогда в большой моде. Это был строго научный метод – день Чарльза-младшего был расписан по минутам. Кормления происходили в одно и то же время, так же как и сон, игры и т. д. Ничто не пускалось на самотек, и, что самое главное, ребенок поощрялся к самостоятельному развитию без ненужного, потенциально вредного влияния неуемной материнской любви.
23
Джон Бродес Уотсон (1878–1958) – американский психолог, основатель бихевиоризма – одной из самых распространенных теорий в западной психологии XX века.