Жена башмачника
Шрифт:
Энца отложила работу – аккуратно свернув пальто из универмага Блумквиста, которое подгоняла.
Почтовый ящик она проверяла каждое утро. Если письма не было, она надевала пальто и долго-долго шла пешком по улицам до почтового отделения. Там она просматривала ежедневно обновляемые списки погибших. Она не единственная завела такую привычку. Каждая мать в Чисхолме, чьи сын или дочь воевали, делала то же самое. Хотя порой они и притворялись, будто пришли по какой-то почтовой надобности, но все знали правду друг о друге.
Весной 1944-го в Чисхолм, штат Миннесота, приехала Лаура Хири
Как только Анжелу приняли в Джульярдскую школу [103] , Энца позвонила подруге, которая как раз собиралась в Чикаго на премьеру «Травиаты». Лаура сказала, что с удовольствием сделает крюк и заедет в Чисхолм, а потом самолично доставит Анжелу в Нью-Йорк. «Ведь на что иначе лучшие друзья?» – повторила она свою давнишнюю присказку.
103
Высшее учебное заведение в Нью-Йорке, дающее музыкальное образование.
Лаура изменилась мало, все такая же высокая, гибкая и уверенная. Разве что рыжие волосы чуточку потемнели. Она была сама элегантность – от костюма от Мейнбохера [104] до стильных французских саквояжей с итальянской отделкой.
– Хотела бы я, чтобы тебя сейчас видела мать Колина. Наверняка сказала бы, что ты родилась в замке.
– Куда уж там. Подумала бы – эта особа надела белые перчатки, тогда как к этому костюму нужны голубые.
– Вырос Чисхолм со времени твоего последнего приезда?
104
Mainbocher, настоящее имя Мейн Руссо Бохер (1891–1976) – создатель американский высокой моды.
– Ну, это уж точно не Хобокен.
Они рассмеялись. Это было их любимое присловье. Если им что-то нравилось, они с облегчением повторяли: «Это тебе не Хобокен!»
– Напомню тебе, что в этот город некогда примчался некий Колин, чтобы сделать мне предложение, – продолжила Лаура. – Так что для меня он всегда будет особенным.
Энца улыбнулась и вспомнила то самое место на Кармин-стрит перед церковью Девы Марии Помпейской, где она стояла на тротуаре, когда за нею пришел Чиро. Забавно, как женщины навсегда запоминают, где они были в тот момент, когда их выбрали.
– Мисс Гомонофф написала в Джульярдскую школу очень впечатляющее письмо. Она верит, что твоя крестница – редчайшее сопрано.
– Мы возили ее в Близнецы, и профессора в университете Миннесоты согласились с этим мнением. Лаура, она бы никогда не смогла поехать в Нью-Йорк, если бы не ты.
– Генри уехал в школу, и мне одиноко. Ты делаешь мне подарок.
– Ах, Лаура, иногда она такая застенчивая! Анжеле очень не хватает матери, и я не могу ее утешить. Вспоминаю свою тоску по дому, как мне не хватало моей семьи. Ее отец и братья в Италии, она за них боится.
– Анжеле нужно сосредоточиться на работе. Мы с тобой все преодолели, потому что никогда не сидели без дела, у нас была цель. Она может жить у меня, до школы можно дойти пешком, она
– Не слишком ли просто? – обеспокоенно спросила Энца.
– А я и не говорю, что в Нью-Йорке она будет полеживать на диване и в потолок плевать. Ей придется вкалывать как проклятой, но почему бы нам не обеспечить ей теплый, надежный дом, в котором она так нуждается? Разве не то же самое сделала для нас мисс де Курси в «Милбэнк-хаус»? Сколько раз мы задерживали оплату, и она всегда давала нам отсрочку, чтобы мы вымыли несколько лишних тарелок и заработали на комнату. Я не стану баловать Анжелу, но подбодрю ее – и она сможет учиться. Буду ее Эммой Фогарти. Помогу ей со связями, как Эмма помогла нам.
Говоря откровенно, Энца доверила бы Лауре свою жизнь и жизнь каждого, кого любила.
– Что сталось бы со мной, если бы мы с тобой не встретились?
– Мне почему-то кажется, что у тебя было бы все в порядке. А вот я бы сейчас жила в люксе Бельвю [105] и ела банановое пюре.
Энца и Лаура сидели на берегу озера Лонгийр, цедя вино из картонных стаканчиков и заедая его фигами и сыром, которые Энца захватила с собой, завернув в накрахмаленное полотенце.
105
Старейшая публичная больница в Нью-Йорке, в данном случае используется как синоним дома престарелых.
– В такие моменты мне особенно не хватает Чиро. Знаешь, когда жизнь постепенно замирает, а ты вдова, тишина несет не успокоение, а боль.
– Я всегда вспоминаю тебя, когда хочу выкинуть Колина в окно.
– Наслаждайся его обществом!
– А ты приезжай и живи у нас!
– Мне в самом деле не хватает Нью-Йорка. Жаль, что я так долго его избегала. Но сейчас я жду Антонио, а уж потом приму решение. И уж точно выберусь к вам в гости, надолго.
– У меня припасена для тебя спальня. Будем ходить в оперу хоть каждый вечер. У Колина своя ложа.
– «Бриллиантовая подкова»…
– Ты можешь себе представить? Вспомни первый раз, когда мы туда зашли! А теперь я восседаю там и еще жалуюсь, если не видно сцену – левый край, если смотреть с моего места. А когда-то мы полы драили! Но все же покончили с грязной работой. Потому что ты была настоящим художником и шила лучше любой машинки. Все сложилось так, как и положено складываться в опере.
– Я по-прежнему слушаю записи Карузо.
– Ты готовила для Карузо. А я мыла тарелки! Помню, как он ненавидел сырые помидоры. – Лаура хлопнула в ладоши. – Мы жили во времена, когда Карузо выступал в Мет!
– Интересно, что бы он сказал, увидев мою седую голову.
– Он бы сказал: «Винченца, пусть у тебя седые волосы, но я всегда буду старше тебя».
– Знаешь, когда я беру ручку, то всегда вспоминаю тебя. Ты научила меня читать и писать по-английски. Господи, какая же ты была терпеливая, ни разу на меня не зарычала.
– А ты была ужасно способной! Я думала, ты вот-вот сама начнешь учить меня грамматике.
– Пожалуй, это самый щедрый дар, какой я получила в жизни. У тебя талант помогать людям именно в том, в чем они более всего нуждаются.