Жена фабриканта. Том 2

Карих Валерия Евгеньевна

И глядя на эту знакомую и близкую сердцу картину и как будто незаметно для себя открывая что-то совершенно новое и в этих домах, и в булыжной мостовой, Ольга вдруг представила, что она как тот самый первооткрыватель, который вдруг оказался в незнакомом городе и которому всё кажется необыкновенно интересным, видит всё свежим и чутким взглядом.

По пути их коляска обогнала неспешно идущего по обочине тротуара широкоплечего разносчика в серой поддевке, подпоясанной веревкой, через плечо у него на широком ремне висела плетеная корзина, из которой торчали кувшины и хлеб. А потом, грохоча и подняв тучу пыли позади, их также на повороте обогнали дрожки.

Впереди появилась постепенно вырастающая и уносящаяся

ввысь белая колокольня, залитые солнцем позолоченные купола величественного Новоспасского монастыря. Дорога, идущая под горку, наполнялась бредущими в сторону церкви людьми, среди которых были простые прихожане, странники и богомольцы; сидели в придорожной пыли у обочины нищие и калеки, спившиеся алкоголики и бродяги, увечные и здоровые.

И это тоже была родная и привычная взгляду картина: слоняющиеся по улицам попрошайки всех мастей, калеки и нищие. Возле церквей их всегда было много. Порой они занимали всю паперть, сидели на земле, подложив под себя рогожи, тряпьё или доски, копошась в грязных лохмотьях.

« Подайте, Христа ради!» – висел в воздухе страдальческий стон, находя отклик в отзывчивых душах православных русских людей.

Нищие суетливо крестились щепотью, заученно и хрипло выкрикивали: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй и сохрани грешных! Спаси, матерь Божья и сохрани». Бродяги, сидевшие в пыли у черной железной ограды, увидев проезжающий мимо экипаж, вскочили с земли и, тряся лохмотьями, бросились следом. Они протягивали к сидящим внутри людям худые дрожащие руки и жалостливо клянчили:

– Кормильцы родимые, подайте на пропитание, Христа ради… Голубушка барыня и барин-голубчик, ради Христа, подайте на хлебушек!

Иван Кузьмич посмотрел на жену и ехидно заметил:

– Надо же… С какими вас почестями встречают и провожают.

– Погоди же. Прикажи ему остановиться, – попросила Ольга Андреевна. – Просят же. Для неё было унизительным просить его остановиться, как будто бы это она, а не нищие и беспомощные старухи взывала к милосердию.

Она часто посещала и эту церковь, и приют Никольской общины, и хорошо знала его настоятельницу, в миру княгиню Шаховскую. Она всегда была для матушки игуменьи желанной гостьей и щедрой благодетельницей.

– Останови за углом, – подумав, распорядился Ухтомцев.

Экипаж остановился. Их тотчас же окружила подбежавшая толпа грязных побирушек и нищих. Иван Кузьмич, откинувшись на спинку сиденья, со скептическим выражением стал наблюдать за тем, что будет делать жена.

Вот она наклонилась через борт коляски, подавая деньги, и ее усталое лицо как будто разгладилось, приобретя задумчивое и отчего-то виноватое выражение. Жена участливо глядела на стоящих внизу бродяг и нищих, и как будто не замечала ни одутловатых, красных от беспробудного пьянства лиц, ни мутных масляных глаз, не слышала невнятной речи. Она что-то ласково и заботливо приговаривала, как будто вся растворяясь в чужом человеческом горе.

И Ухтомцев вдруг с досадой подумал, что его жена потому так заботливо смотрит на всех этих маленьких и жалких людей, что понимает их скверную жизнь больше, чем он. И это открытие поразило и неприятно задело его.

« Откуда в ней это? Неужели она не видит, кто стоит перед ней? А если не видит, то она ещё глупей, чем я думал, а все эти жалкие бездельники и никчемные люди, коптящие небо… Я знаю, им, что ни подай, они всё пропьют. А она как будто не видит в их лицах ничего гадкого и омерзительного. Наоборот, она сострадает и подает так, как будто перед ней раскаявшиеся грешники и страдальцы за веру»,– с недоумением думал он. И вдруг припомнил, что так было всегда. Когда жена подавала нищим и пьяницам, её лицо каждый раз становилось виноватым, как будто она перед ними оправдывалась за свою безбедную жизнь. «Лицемерка, а ведёт себя, как монашка, – отчего-то сердясь, думал он, но

ведь и я тоже жалею нищих и тоже им подаю», Ему вдруг захотелось разобраться, почему его злят её действия. Он просто устал с дороги и хочет домой, хочет скинуть с себя этот узкий и тесный сюртук, сесть под яблоню и выпить огромную кружку холодного квасу. Бог мой, как же хочется квасу! Он представил себе, как подносит кружку к губам и пьёт, даже ощутил вкус холодного кваса. И с сожалением вздохнул. Потом достал из кармана сюртука деньги и неловко сунул их в чью-то дрожащую потную руку, испытав брезгливость и отвращение. Ольга ведет себя так, как будто сама вышла из этой низкой среды, и поэтому понимает их лучше, чем он, но это не так. В гостинице его ждет брат, а из-за лицемерия жены он вынужден стоять посреди дороги и смотреть на эти спившиеся лица. Иван Кузьмич все больше раздражался.

Наконец все имевшиеся в карманах наличные мелкие деньги раздали, и кучер лихо подстегнул лошадей. Те застоялись и сразу поехали резво.

– Ты, поди думаешь, что облагодетельствовала их? – сухо поинтересовался Ухтомцев и прибавил: – Довольна? А ведь ты сейчас загубила в этих людях стремление к другой, лучшей жизни.

–Ты не прав, – сказала она, догадавшись, куда он клонит.

– Прав. А знаешь, почему?

Она пожала плечами, решив дать ему возможность выговориться.

– Да потому, что давать подобным людям дармовые деньги, значит испортить их и развратить ещё больше, – снисходительно пояснил Иван Кузьмич. И добавил поучительно: – Хорошо, если они твою помощь до дома-то донесут. А нет, так ведь в кабак побегут и там всё пропьют. Потом такой изверг вернётся к себе домой и начнёт дебоширить: посуду побьет, мебель сокрушит, не дай бог, свою жену изобьет, а если бедная увернется, то начнет ее гонять по двору. И заметь, несчастная баба, не зная имени своего «благодетеля», позволившего её извергу напиться, станет тебя на чем свет стоит проклинать. А не дала бы ты ему денег, глядишь, и вернулся бы он трезвый. А в итоге именно ты, благодетельница, и окажешься виноватой в её страданиях. Вот она, цена твоего благодеяния, – язвительно заключил он.

3

Муж глядел с видом торжествующего превосходства, и Ольга с горечью заметила:

– Ты стал жестоким к людям, ко мне. Не думай, что я не понимаю тебя. Но для меня искреннее благодеяние не нуждается в оправдании. Вот ты богатый человек, и так высокомерно рассуждаешь сейчас о бедных, потому что сам сидишь в хорошем экипаже, одет в дорогой костюм, на ногах у тебя добротные кожаные сапоги, имеешь в банке миллионы. А если бы ты оказался на их месте, на дне, то понял, как унизительно любому бедняку, и тем более нищему, просить подаяние.

Она замолчала, взволнованно переведя дыхание.

– Разжалобить меня хочешь или хочешь, чтобы я тоже стал бедным? – с сарказмом спросил он.

– Ну, зачем ты так…

–Да кто ж тебя знает, – пожал он плечами. Подумал и уверенно прибавил:

– Запомни: я никогда не окажусь на дне, хоть ты это мне и желаешь. А вот тебе я, пожалуй, урежу со следующего месяца сумму на всякие твои дамские штучки: ленты и шляпки. Избавлю, так сказать, твою совесть от тяжёлого денежного обременения. Ну что? Съела? – и довольно хохотнул.

–Как хочешь.– спокойно сказала она.

Ее невозмутимость и уверенность в собственной правоте только ещё больше разозлили его.

–Ты жалеешь людей за мой счет. Ты мне скажи, зачем брату деньги даешь? Думаешь, я не узнаю? – спросил он, пристально глядя на неё.

Она смутилась и опустила голову. Он ждал.

– Тебе Архип доложил?

– Отвечай, – снова потребовал Ухтомцев.

– Я давала ему денег на еду, совсем немного. Да и как не дать, когда просит, – призналась она, опять испытывая неловкость и вину.