Жена Гоголя и другие истории

Ландольфи Томмазо

Сама не знаю, что на меня нашло. Я начала покашливать, топтаться на месте, вертеться — так мне хотелось, чтобы он обернулся и заговорил со мной. Он в самом деле оглянулся, и уж Бог его ведает, что он там прочел в моих глазах (наверняка что-то неизвестное мне самой), но внезапно оторвался от стойки и двинулся ко мне — как-то неуверенно, бочком, точно краб или охотничий пес. И наконец, подойдя, произнес несколько незначащих слов вроде: «Как дела, что новенького?» Я тоже ответила какой-то несуразностью, и мы стали болтать, я все боялась, что подружки некстати нагрянут, но они, к счастью, запаздывали.

К счастью? Скорей уж, к несчастью,

потому что он чересчур осмелел и наша беседа приняла неприятный оборот. Он сразу взял фальшивый тон, будто пускаясь во все тяжкие, но не по своей воле, а по принуждению. Сначала все шло нормально, пристойно, но потом у него вдруг вырвалась оскорбительная, да-да, прямо-таки оскорбительная фраза. В точности ее передать не могу, но примерно так: «Видите ли, по-моему, вы — мечтательница и с трудом переносите свое нынешнее положение, вам хочется его изменить...» — или что-то в этом роде. И тут же пригласил меня прогуляться. Ну, такую смелость можно ему и простить (тем более что мне все равно надо было дождаться подружек, не говоря уже обо всем остальном), но слова... «нынешнее положение»! Да кто ему дал право так унижать меня, что я ему такого сделала? Что он знает о моем положении? В ответ я выпалила, что, может, я и мечтательница, но это еще не значит, что я пойду с первым встречным, и тому подобные банальные глупости (но он же первый начал!). В конце концов он покраснел и сказал:

— Вы правы, извините меня, — и, как всегда рывком, пошел прочь.

Не хочу больше его видеть.

Однако, может быть, всему виной его робость или отчаяние, может, из-за них он забылся, переступил грань приличия?.. Тогда, пожалуй, он еще больше достоин моего сострадания, моей...

19 декабря

Встретив Россану в центре, я говорил с ней нелепо, глупо, пошло. Прости меня, Россана, я не хотел тебя обидеть, я просто был в отчаянии. Ты поняла? Мне было очень трудно, поняла? Послушай, если я и тебя лишусь, то что мне тогда делать?

Прошло три дня после моего бегства из дома, а я еще ничего не решил. Мечусь, тоскую, и нет моей тоске названия. Вот именно, нет названия. Вот именно, нет названия, нет опознавательных знаков (то ли это искупление грехов, то ли надежда на лучшее, то ли полное поражение).

Россана.

20 декабря

Конечно, я его простила, могла ли я его не простить? Могла ли не простить после целого дня ничтожных занятий, скуки, когда вокруг только серое море и небо? И если уж на то пошло, могла ли я не простить его, когда он так на меня смотрел? (Теперь он подолгу, задумчиво смотрит на меня, иногда чуть-чуть улыбается.) Он выбрал момент, когда у стойки никого не было, и неожиданно сказал мне:

— У меня двое детей — одному два, другому пять.

Меня даже в жар бросило: его же никто об этом не спрашивал! И что я должна ему отвечать? А главное — откуда этот жар, что он означает? Я ничего не ответила. А он добавил, уставившись на меня, как всегда задумчиво, но и с некоторым вызовом:

— Я очень люблю свою жену, она совсем ребенок... — И перешел на шепот, наконец-то опустив свои страшные глаза: — Почти как вы.

— Простите? — переспросила я, как бы не расслышав, и тут же выбежала.

Зачем, зачем мне знать это? Или он думает, что я?.. Если он так считает, то заблуждается — вот что мне надо было бы подумать и написать, сообразуясь с логикой.

А я, наоборот, подумала и пишу: если он так считает... то он прав. Прав, прав, и его слова — несказанная мука для меня. Хотя сейчас, когда я пишу, они уже не кажутся мне столь значительными и непреложными, как в первый момент. Но это разум, низкий расчет меня подбадривают, сердце же мое в смятении.

Я сидела у себя в комнате, до тех пор пока он не ушел.

20 декабря

Нынче утром (иногда это бывает со мной) я проснулся полный сил, как прежде. Пересмотрел свое положение и укрепился в своих чересчур шатких намерениях бросить всех и вся, но затем поставил перед собой вопрос вопросов — где взять денег? — и опять влип. Ведь, чтобы совершить нечто подобное, надо уехать по-настоящему далеко, скажем, переселиться на другой континент, а для этого нужны деньги, много денег. Так где же их взять, спрашивается? Ничего сколь-нибудь серьезного в голову не приходит, меж тем как скудные сбережения тают с пугающей быстротой. У жены деньги есть, и довольно приличные: в обычных обстоятельствах я мог бы обратиться к ней... Но меркантильные соображения не могут и не должны никоим образом влиять на мои поступки. Итак, я снова вернулся на круги своя: тяну, жду Бог знает чего. Впрочем, к чему скрывать? — дело не только в деньгах.

Либо я обманываюсь, либо, черт меня побери, с Р. происходит что-то особенное: по выражению лица, по вспышкам в глазах я чувствую, как трепещет это юное сердце. А я не хочу, чтобы она, точнее, оно, ее сердце, обольщалось на мой счет... Я должен избавить ее от иллюзий, если, конечно, она в самом деле их питает. И как всегда неуклюже, я попытался это сделать. Должно быть, я ее смутил, ну и пусть, так лучше.

21 декабря.

Не хочу, не могу его видеть. Вчера вечером я послала вместо себя сестру готовить ему кофе, но потом не утерпела — влетела в зал. Мы взглянули друг на друга, я опять не знала, куда девать руки, которые ему так нравятся, и начала перемывать чашку. Он открыто, с мрачной усмешкой уставился на меня. Боже, ну как мне быть?

Могу ли я всерьез думать, что украла его любовь у той, кому она принадлежит по праву? Но тогда почему он так на меня смотрит? Да нет же, то не то. Господи, не это!

21 декабря.

Р. не произносит ни слова, даже не глядит на меня, как будто я для нее не существую. Кажется, я должен быть доволен, однако же места себе не нахожу. Разве не этого я добивался, разве не хотел избавить ее от иллюзий и все такое прочее? Да, конечно, но сама мысль о том, что Р. навсегда уйдет из моей жизни, для меня нестерпима. Отказаться от ее участия, хотя бы косвенного, невольного, хватит ли у меня сил на это?

Я слышу, как она разговаривает с другими — с этими людишками, с женщинами, хотя в них и женского-то ничего не осталось, если посмотреть на их тупые лица и грубые мозолистые лапищи, столь непохожие на ее нежные руки... болтает с подружками, знакомыми, а на меня и не взглянет. Сегодня вечером они сговаривались пойти вместе на какой-то праздник или бал, долго обсуждали, когда и где встретиться, и на меня — ноль внимания... Может, это своеобразное приглашение на праздник?..

Там был среди них еще один тип, по виду рабочий, конечно, уже поднабрался и приставал ко всем с глупой загадкой: