Жена, любовница и прочие загогулины
Шрифт:
Осадок от разговора с Миколой Дятловым странным образом наложился на тягу к телесной близости с Марией, значительно усилив её.
В конце концов дело завершилось вполне простым и благополучным результатом. Безропотная Машка была немного удивлена его внезапным порывом, однако не представляла причин для отказа в легкодоступном общечеловеческом удовольствии. И Чуб, глядя на неё с высоты своего мужского положения, скоро позабыл о плохом, поскольку весь отдался движениям своих ищущих рук и телесных позывов, и всему дальнейшему приятному делу, совершенно не оставлявшему места мыслям о прошлом.
***
До сих пор такого не случалось, чтобы кто-нибудь
Впрочем, не факт, что Машкино чувство можно было с полной уверенностью назвать любовью. Однако притяжение ощущалось, сильное и уже вполне обоюдоострое. Оттого Чуб счёл за лучшее внутренне утвердить: «Машка влюбилась в меня до сумасшествия». Так было проще и объяснимее со всех сторон.
Он подозревал, что сведения о Машкиной разгульности, приукрашенные недобропамятными языками, будут ещё долго разбегаться кругами по станице. Догадывался также, что прекратить их по собственному желанию нереально, хоть наизнанку выворотись. Какова баба, такова ей и слава, а чужие рты – не свои ворота, не затворишь. Из-за этого ему порой становилось так грустно, как может быть грустно человеку, от которого из-за непредумышленной пьяной промашки ускользнуло бесконечное множество соблазнительных возможностей, до последнего момента поджидавших его за полуоткрытой дверью завтрашнего дня.
В свете вышеприведённых подозрений, догадок и грусти из-за утраченных возможностей Чуб иногда представлял себя в образе двух сторонних людей. Один из которых жаловался философским тоном – примерно так:
– Хотел закрыть прошлое, а оно, зараза, не очень-то поддаётся закрытию. Да ещё и будущее не особенно спешит открываться…
Другой человек рассуждал в ответном ключе:
– Закономерное дело. Будущего не ухватишь руками, пока оно не превратится в настоящее. А о прошлом и говорить нечего: однова случившись, оно уже никуда не денется, как подстреленная птица. Плохое и хорошее – всё единою кучею в жизнь вываливается, не разделишь. Пусть будет как есть, иное непредставимо.
Дрожь несвершённого, правда, приходила гораздо реже и слабее, чем в прежние дни. Ведь, в принципе, не столь важно, что могут думать и говорить сторонние люди, Чуб не обязан подлаживаться под общее мнение. На самом деле он сознавал, что никаких мало-мальски положительных шансов и допустимостей, кроме негаданной Марии, будущность ему не сулила. Кабы раньше или, наоборот, позже – тогда могло быть по-другому. Но вышло как вышло; плетью обуха не перешибёшь. Кому что доведётся, тому то и достаётся, вот ему и досталась Машка, ничего не попишешь. Оттого он сопротивлялся невесёлым наплывам, отталкивал их от себя с максимальной умственной напругой и существовал дальше без видимых последствий и побочных искривлений действительности.
Не столь уж трудно было убедить себя в том, что всех сплетен не переслушаешь, и если каждую рассматривать досконально, то целой жизни не хватит. Всяко бывает, время на время не приходится, тем более – женская молодость. Если на то пошло, у каждой женщины имеются свои недостатки: одна уродлива как смертный грех, другая погрязла в хворобах по самую макушку, третья готова лопнуть от злобности характера, а четвёртая имеет за плечами обширный багаж любовных похождений. Последний вариант нисколько не хуже первых трёх, а если крепко рассудить, то и гораздо лучше. В конце концов, Машка не была проституткой, которая торгует своим организмом розничным способом. Да, она
Пусть Машка была обыкновенной молодой шалавой, желавшей попробовать побольше разных удовольствий, прежде чем повзрослеть и выбраться на правильную дорогу семейной равномерности и покорности мужу. Пожила, многого отведала, это правда. Как бесхозное растение, цвела под благодатным солнцем для всех подряд, потому что не успела встретить Чуба. А теперь наконец встретила, и слава богу. Все люди сшиты из разных кусков: повернёшь человека одним боком – он такой-сякой, на другой бок перекинешь – он этакий, а поставишь его до горы раком – окажется разэтаким или вообще бес его знает каким… Нет Машкиной вины в том, что Чуб явился за ней после шапочного разбора. А если даже поддаться строгости и предположить существование некоторого наклона в виноватую сторону, то его можно считать почти обоюдным.
***
– Нам с тобой на роду написано быть вместе, – полушёпотом сказала Машка однажды в постели, прижавшись к Чубу тёплой грудью и ещё влажным после взаимного соединения животом.
– На роду – это как? – изобразил он невидимую в ночной темноте ехидную усмешку. – Где конкретно написано-то? На чём? Вилами на воде – вот где. И ещё в твоей бабьей фантазии написано. В общем, ты мне свои вычуры не навязывай, я в любой момент могу от тебя освободиться, если захочу: хоть завтра, хоть через неделю, а хоть и прямо сейчас. Или не веришь?
– Верю, верю. Но ты же не станешь?
– Чего не стану? Освобождаться?
– Ну да. Не станешь, правда?
– Может, и не стану спроста, – допустил он как бы нехотя, возгоняя в себе чувство превосходства. – Я же не белебеня пустоплётный, чтобы сегодня решить одно, а завтра с бухты-барахты перерешать всё в обратную сторону. Но и ты не должна расслабляться.
– Так я и не расслабляюсь.
– Вот и не расслабляйся.
– Да я и не собираюсь.
– И правильно, можешь продолжать в том же духе… Но я пока ещё погляжу на твоё поведение.
Высказанным Чуб удовлетворил свою потребность в издевательском юморе. Однако в мыслях он держал много иного, более существенного.
Гора с горой не сходится, а человек с человеком – как получится. В любом случае сколь ни колотись, как ни мудри, а выше головы не прыгнешь, всех концов не отрубишь и ничего нового не придумаешь, будь ты хоть о трёх головах одна другой умнее. Значит, надо остепеняться и уравновешиваться. А народная молва касательно Машки – штука не смертельная. У людей в головах много помоев, они испытывают потребность регулярно стравливать избыток, потому и льют эти помои друг на друга и на кого попало. Всё равно кривотолкам рано или поздно настанет край, ведь не может судьба исподтишка штырять Чуба злыми кулаками до конца его дней. Это как с любыми неудобствами и закавыками: хотя нервы человеческие не беспредельны, главное – держать в уме, что неприятные знаки событий не способны расширяться до бесконечности. Оценивая вещи под таким углом, легче дождаться затухания перекосов и разворота всех настроений к обстоятельной стороне жизни. Данное соображение медленно и увесисто крутилось в голове у Чуба – и, словно мельничный жёрнов, перемалывало в легковесную труху Машкино прошлое, постепенно освобождая место для их совместного настоящего.