Жена сэра Айзека Хармана
Шрифт:
— Я сделала это потому… — начала леди Харман и вся вспыхнула, — потому что это было невыносимо.
Мисс Олимони испытующе посмотрела на нее.
— Не знаю, право, — сказала она.
— Я чувствую, — сказала леди Харман, — что если бы я осталась с ним, если бы не выдержала и сдалась… После того, как уже взбунтовалась… Тогда мне пришлось бы быть самой обыкновенной женой, покорной, безропотной…
— Сдаваться было незачем, — сказала мисс Олимони и добавила одно из тех парламентских выражений, которые все глубже проникают в язык женщин; — Я не против этого nemine contradicente [28] .
28
Здесь: всеобщее согласие.
Она закурила вторую сигарету и снова задумалась, повернувшись к леди Харман в профиль.
— Боюсь, что я не достаточно ясно объяснила вам свое положение, — сказала леди Харман и начала излагать дело гораздо подробнее. Она чувствовала, что мисс Олимони не поняла, а ей хотелось заставить ее понять, что, бунтуя, она не просто добивалась личной свободы и самостоятельности, что она желала этого, так как все больше узнавала о тех важных делах, творившихся за пределами ее семейной жизни, которые должны ее не только интересовать, но и серьезно заботить, что она не только старалась разобраться в сущности предприятия, создавшего ее богатство, но читала книги о социализме и общественном благе, и они ее глубоко взволновали…
— Но он не потерпит, чтобы я даже знала о таких вещах, — сказала она.
Мисс Олимони слушала рассеянно.
Вдруг она перебила леди Харман:
— Скажите мне вот что… Конечно, это не мое дело. Но если вы просите у меня совета… и хотите, чтобы этот совет чего-нибудь стоил…
— Да? — сказала леди Харман.
— Есть ли… Есть ли у вас кто-нибудь другой?
— Другой? — Леди Харман покраснела.
— Да, я о вас спрашиваю.
— У меня?
— Я хочу сказать, кто-нибудь такой… Ну, в общем, мужчина. Мужчина, который был бы вам не безразличен. Который нравился бы вам больше мужа.
— Я не могу даже помыслить об этом… — сказала леди Харман и осеклась. У нее перехватило дух. Возмущение ее было беспредельно.
— Тогда я не понимаю, почему вы так хотите уйти от мужа.
Леди Харман не могла это объяснить.
— Видите ли, — сказала мисс Олимони тоном знатока. — Наше главное оружие враги обращают против нас же. Когда мы требуем избирательного права, они говорят нам: «Место женщины дома». «Вот именно, — отвечаем мы, — место женщины дома. Дайте же нам дом!» Итак, ваше место дома, рядом с детьми. Там вы должны бороться и победить. А убежать — значит ничего не добиться.
— Но… если я останусь, то не смогу победить. — Леди Харман растерянно посмотрела на хозяйку. — Понимаете, Агата? Я не могу вернуться!
— Но, дорогая моя! Что еще вам остается? На что вы рассчитываете?
— Видите ли, — сказала леди Харман после короткой борьбы с собой, потому что могла не удержаться и заплакать, как ребенок. — Видите ли, я не ожидала услышать от вас такое. Я надеялась, что вы предложите… Если бы я могла пожить у вас совсем недолго, я, может быть, нашла бы работу или еще что-нибудь…
— Ах, это ужасно! — с бесконечным сожалением сказала мисс Олимони, откидываясь назад. — Просто ужасно!
— Конечно, если вы не согласны со мной…
— Я не могу, — сказала мисс Олимони. — Право, не могу.
Она вдруг повернулась к гостье и положила свои красивые руки ей на колени.
— О, умоляю вас! Не уходите от мужа. Пожалуйста, ради меня,
— Бороться! — заключила она после красноречивого молчания.
— Значит, по-вашему, я должна вернуться? — спросила леди Харман.
Мисс Олимони помолчала, чтобы подчеркнуть значение своих слов.
— Да, — сказала она многозначительным шепотом и снова повторила: — Тысячу раз да.
— Сейчас?
— Немедленно.
Некоторое время обе молчали. Потом гостья прервала неловкое молчание.
— Скажите, — спросила она смущенно и нерешительно, тоном человека, которого уже не удивит никакой отказ, — а вы не угостите меня чашкой чая?
Мисс Олимони со вздохом встала, тихо шелестя платьем.
— Ах, я совсем забыла, — сказала она. — Моя горничная ушла.
Оставшись одна, леди Харман некоторое время сидела, подняв брови и глядя широко раскрытыми глазами в огонь, словно молча поверяла ему свое беспредельное изумление. Этого она ожидала меньше всего. Придется поехать в какую-нибудь гостиницу. Но может ли женщина в гостинице жить одна? Сердце ее упало. Казалось, роковые силы гнали ее назад, к сэру Айзеку. Он будет торжествовать, сэр Айзек, а у нее немного останется мужества…
— Нет, я не вернусь, — прошептала она. — Будь что будет, а я не вернусь…
И тут она увидела вечернюю газету, которую читала перед ее приходом мисс Олимони. В газете ей бросился заголовок: «Налет суфражисток на Риджент-стрит». И тогда странная мысль пришла ей в голову. Решимость ее росла с каждой секундой. Она взяла газету и стала читать.
Времени на это у нее было вполне достаточно, потому что хозяйка не только собственноручно готовила чай, но зашла между делом в свою спальню и, явно намекая, что ей нужно уходить, надела одну из тех шляпок, которые спасли суфражистское движение от упреков в безвкусице…
Леди Харман прочла в газете любопытную вещь. Там было сказано: «В настоящее время в Вест-Энде труднее всего купить молоток…»
И дальше:
«Судья заявил, что в этом деле он не может никому оказать снисхождение. Все обвиняемые приговариваются к тюрьме сроком на месяц».
Когда мисс Олимони вернулась, леди Харман положила газету с виноватым видом.
Впоследствии мисс Олимони вспомнила, как леди Харман виновато вздрогнула, а потом вздрогнула еще сильней, когда она, снова выйдя из комнаты, вернулась с лампой, так как уже наступили ранние зимние сумерки. Ибо вскоре она узнала, куда девался наконечник кочерги, небольшой железный стержень, которого она хватилась почти сразу же после ухода леди Харман.