Жена завоевателя
Шрифт:
Должно быть, такими и бывают эмоциональные бури, подумала Гвиневра и предположила, что жизнь ее протекала бы спокойно, если бы она научилась обуздывать свои чувства.
За самонадеянность и своеволие ей приходилось дорого расплачиваться.
А сейчас к ней пришло ощущение, будто она неудержимо падает в бездну, соскальзывает в боль, в разверстую пропасть отчаяния, раскрывшуюся двенадцать лет назад, в тот день, когда ее брат Роджер, всеми горячо любимый наследник графства Эверут, был убит. И виновата в этом была она, Гвин.
Матушка умерла три месяца спустя, потому что сердце ее не
Все тело ее сжалось, как бывало всегда, когда приходили эти воспоминания. Горло ее сдавило, плечи опустились.
– Вот.
Голос Язычника вывел ее из чудовищного наваждения. Она вскинула голову и заметила, что он смотрит на нее и протягивает ей фляжку. Она тряхнула головой, отгоняя мрачные навязчивые мысли, и протянула руку.
– Почувствуешь благодатное облегчение.
– Хочешь сказать, что так подействует на меня напиток?
Она дернулась и отпрянула, когда уже знакомый огонь заструился вниз по ее горлу, потом подняла фляжку, насмешливо салютуя ею.
– Да. За простые напитки!
– И за сложных женщин. – Он тоже сделал глоток.
– О Господи! – сказала она с тихим смехом. – Не думаю, что они того стоят.
– А что ты о них знаешь?
– О сложных женщинах?
– И о мужчинах, которые пьют за их здоровье.
В темноте она не видела его глаз и, вместо того чтобы ответить, сделала еще один большой глоток обжигающей жидкости. Когда внутри у нее воцарилось приятное тепло, она задала вопрос, который давно висел у нее на языке, с того момента как они покинули Хиппингторп-Холл.
– Что ты там делал, Язычник?
– Где?
Выражение его лица стало замкнутым.
– В охотничьем домике Хиппинга.
Уголки его рта дрогнули в медлительной улыбке, но на этот раз она показалась Гвин мрачной и опасной.
– Ты ведь боишься спрашивать меня об этом.
– Да, – ответила она, и голос ее упал до шепота. – Но это не особенно затронуло тебя? Да?
– Я бы посоветовал тебе воздержаться от подобных вопросов.
– Сэ-эр, – возразила она слабо. – Я бы возразила против всего, что мы делали сегодня вечером.
Наступила долгая пауза.
– Ах, хорошо, Рейвен, но наши дела еще не закончены.
Это мужское ворчание таило в себе замаскированную чувственную угрозу. Вглядываясь в его глаза, неразличимые в темноте, Гвин почувствовала себя так, будто куда-то падает. Голова у нее закружилась, пальцы похолодели, а лицо, напротив, горело. Она предположила, что причина тому – страх неизвестности. Страх дразнил ее кожу, по которой пробегали мурашки, и заставлял сердце стучать как молот.
Но, пожалуй, тут был не один страх.
– Куда ты везешь меня, Язычник? – спросила она. На кратчайший миг он остановился, потом сказал:
– Я знаю один постоялый двор.
– А я знаю одно аббатство, – возразила она вяло. Так ли отчаянно прозвучал ее голос, как ей показалось? – Гостиница или постоялый двор… Разумно ли это? А?
– Возможно, что сейчас я не могу рассуждать разумно, – согласился он, понизив голос.
Наступила краткая пауза, равная одному удару сердца. Потом Гвин сказала:
– Думаю, я совсем отчаялась.
– Bien [4] *, –
Его плечи распрямились и казались огромными, закрывая от нее лунный свет, пробивавшийся сквозь ветви деревьев. Темные волосы, темные глаза. Он стоял, слегка расставив ноги, упираясь ступнями в землю. К поясу его был прицеплен меч и еще несколько клинков разного калибра – целый арсенал. От него исходил слабый мускусный запах, а еще пахло мягкой кожеС древесным дымом и лесом. Глаза его скрывали долго лелеемую тайну, чреватую опасностью, и все это готово было взорваться, а она смотрела в эти глаза и сознавала, что никогда прежде не сталкивалась с подобной силой и даже не рассчитывала встретиться с ней, но сейчас была готова склониться перед этой силой и пасть.
4
Хорошо (фр.).
Она подняла руку и провела пальцами по его лицу, потом костяшками по губам. Он неподвижно смотрел на нее, и она ощутила пальцами горячее прикосновение его языка.
– О! – пробормотала Гвин и порывисто вздохнула.
Он схватил ее руку, не отрывая от нее взгляда, и провел языком по ладони. Колени ее подогнулись, и она упала бы, если бы он не успел ее подхватить.
Помоги ей Господи, она была готова раскрыться для него, позволила его языку властно завладеть ее ртом, вторгнуться в него, Посасывать ее губы, изучать каждый дюйм ее рта и обрушить на нее волну столь сильной страсти; она сознавала лишь одно – он ее целует, поглощает, овладевает ее чувствами.
Она обвила руками его плечи и повисла на нем, предоставляя ему исследовать ее рот и встречая каждое движение его языка ответным движением своего, пока не исчезла разница между дыханием и поцелуями, когда между ними не оказалось свободного пространства и оба эти действия слились в одно горячее желание.
Гвин сознавала только одно – ее жизнь изменилась навсегда. Жаркая волна, распространявшаяся от его бедер, прожигала ее, выпускала на свободу огненную бурю и влажный жар, скользивший вниз по ее телу. Ее пальцы путались в его волосах, приветствуя каждый толчок его искушающего языка. Вслед за этим он обвил руками ее бедра и нежно, но неумолимо шагнул вперед, впечатываясь в ее тело.
Ее омыла волна трепетного и почти мучительного желания.
– О нет, Язычник, – прошептала она, имея в виду не отказ, а только желание сказать, что и не знала ничего подобного. Она не подозревала, что существуют такие мужчины, как он.
Гриффин расслышал только свое имя и не заметил, что она сказала «нет». Ее тело инстинктивно колебалось в одном ритме с ним и подсказывало, что делать. Он отнял у нее волю, теперь его руки запутались в ее волосах и заставили ее голову запрокинуться, его язык все глубже вторгался в ее уступчивый рот, а тело поддавалось искушению и изгибалось, дрожащее, полное готовности; наконец оба они слились в объятиях, и его желание стало жарким и острым, почти безумным.