Жена завоевателя
Шрифт:
– Я уже обрела помощь.
– А чего хотел от тебя Эндшир?
– Моих денег, конечно, – ответила она.
– У тебя их так много?
– Уже нет.
Он не сводил с нее властного взгляда, и какая-то затаенная часть ее натуры испытала под этим взглядом и страх, и возбуждение.
– Ты их уже растратила? – предположил он сухо. – Когда Марк об этом услышит, будет лить слезы.
– Войны и без того вызывают слезы.
Он отвернулся.
– Войны заставляют плакать кровавыми слезами, мистрис.
Он прошел через спальню к жаровне, чтобы помешать угли. Лицо его
– Это верно. Войны чреваты кровью и стонами и рыданиями женщин, чьи мужья погибли.
Он бросил на нее взгляд через плечо:
– Ты потеряла мужа?
– Нет.
Он снова занялся углями.
– Может быть, отца?
Она села и выпрямилась:
– Да. Откуда ты знаешь?
Он не ответил.
– Вы, мужчины, можете вести свои войны, – сказала она резко, возбуждаемая какой-то внутренней силой, – Мой отец воевал очень много в заморских странах и считал эти войны волнующими.
– Мой отец тоже воевал в Святой земле, когда пал Святой город.
Она улыбнулась с горечью:
– И ты тоже считаешь войну славным делом?
– Иногда приходится воевать, чтобы получить обратно то, что принадлежало тебе по праву, – возразил он холодно.
– Хочешь сказать – как пытался Марк? Поверь мне, Язычник, я не приемлю войн, движимых личными амбициями мужчин. Бремя мужских амбиций женщины несут даже в мирные времена.
Он развел руки в стороны и держал их ладонями вниз над горящими угольями.
Потом резко отвернулся от огня, пересек комнату и, взяв кувшин, налил эля в две кружки.
– Первый тост – за леди. – Он протянул ей кружку.
Она рассмеялась, польщенная его вниманием. Возможно, его настроение нескольких последних минут было преходящим. Она расслабилась и снова опустилась на подушки, приняв предложенный напиток.
– Было бы правильнее выпить одновременно за странствующих рыцарей и напуганных женщин. Мы выдержали недурную потасовку. Верно?
– Да, – сказал он, опускаясь на скамью у стены, и улыбнулся, не в силах удержаться от легкой насмешки, несмотря на самые лучшие намерения. Чувственность его улыбки казалась Гвиневре всепроникающей – от нее почти останавливалось сердце.
Она снова пригубила эль, и на несколько минут воцарилась тишина. Из-под ресниц она наблюдала за его фигурой, тонувшей в тени и, казалось, заполнившей собой всю комнату.
Сейчас на нем были мешковатые серые штаны и свободная рубаха без пояса. Шея, похожая на мощную колонну, нисходила к широким плечам и будто высеченному из камня торсу, тугому, натренированному годами владения мечом и необходимостью носить тяжелые рыцарские доспехи. Она не смела дать своему взгляду опуститься ниже, к его бедрам, но знала, что и нижняя часть его торса налита такой же взрывной энергией. И при этом, что было невероятно притягательным, во всем его теле чувствовалась свободная грация ловкого хищника.
Сердце Гвин бешено забилось. В этом была какая-то магия. Мир отступил и растаял, остались только темные глаза Язычника и это ощущение
Ее дом был далеко отсюда, и сейчас она радовалась этому.
Гриффин наблюдал за ней. В полумраке трудно было понять выражение его глаз, когда она снова встретила его взгляд, но трепетная жаркая нить начала разматываться в ее теле.
– А как насчет тебя, Язычник? Что ты делал прошлой ночью на большой дороге один и в такой час?
– Ты бы предпочла, чтобы я был не один?
Она рассмеялась и задумчиво оглядела его:
– Значит, ты мне не скажешь. Ты привык пускать в ход силу. И научился с легкостью обходить неприятные вопросы. И не отвечать на мои комплименты, – добавила она, кивнув. – И делаешь это так же ловко, как владеешь мечом.
– Спрашивай о чем-нибудь другом, мистрис.
Она помолчала, уверенная в том, что, чем бы он ни занимался на большой королевской дороге или в охотничьем домике Хиппинга, это не имело никакого отношения к ней и этот вопрос он обсуждать не хотел.
Снаружи, за окнами, продолжала бесноваться буря. Стены дрожали, будто ветер бросал в них камни и пытался проникнуть внутрь.
– И на больших дорогах, и в охотничьих домиках, леди, – пробормотал он глубоким рокочущим голосом, – всегда есть что-то примечательное, что можно наблюдать и слышать.
Она продолжала искоса смотреть на него. Вот он и дал ответ. В своем роде.
– Значит, ты этим и занимался? Наблюдал и слушал?
– Отчасти.
– В такие времена, как эти…
– Большинство сочло бы эту работу слишком опасной.
– Я не принадлежу к большинству.
Да, решила Гвин, тайком оглядывая его, он не принадлежит к большинству, не принадлежит и к числу многих, он единственный. Он излучает страсть и силу, и эти страсть и сила уже проникли в ее сознание, наполнили ее душу. Внезапно на нее снизошло озарение, и она увидела свою жизнь до встречи с ним и после того, как они расстанутся. Она будет до отчаяния бесплодной и унылой.
Темноту комнаты вдруг прорезал луч белого света, потом раздался мощный раскат грома. Балки здания ответили зловещими стонами, ставни закачались и заскрипели, потом с треском распахнулись и забились о стены. Гвин вскочила с постели, прижимая гобелен к груди.
– Оставайся на месте и будь спокойна, – сказал Язычник тихим ровным голосом.
Он прошел по комнате как какой-то диковинный танцор, будто делая странные ломаные движения, то скрываясь в темноте, то, при всполохах молнии, появляясь вновь. После каждой ослепительной вспышки слышался новый удар грома. Было впечатление, что буря разразилась как раз над этим заброшенным постоялым двором.
Добравшись до окна, он застыл, вглядываясь в темноту. Окно не было закрыто промасленным пергаментом. Только тонкие деревянные планки отделяли обитателей дома от разбушевавшейся стихии. Гвин смотрела на его силуэт на фоне окна, и голова у нее кружилась. Боже милостивый! Она была совсем не той, какой считала себя до сих пор. Все, чего ей сейчас хотелось, это чтобы он снова целовал ее.