Жених для ящерицы
Шрифт:
Когда процесс был завершен, из зеркальной рамы на меня смотрела стареющая кокотка. Тьфу.
Если я вызову у Тихомирова отвращение – это вряд ли пойдет на пользу делу.
Может, смыть макияж, явиться к следователю бледной спирохетой и бить на жалость?
Пусть Дмитрий Сергеевич из жалости позволит людям разбогатеть…
– Отлично! – заявила Верка, увидев мою боевую маскировку. – А что у нас с оперением?
– А что с оперением?
– Есть у тебя приличное что-нибудь, провокационное, чтобы
– Не поняла. Я что, еще и соблазнить должна Тихомирова?
Рысакова решила прояснить ситуацию:
– Надеюсь, ты понимаешь, что наше будущее зависит от тебя?
– Понимаю, – вздохнула я и открыла шкаф, стараясь при этом, чтобы Верке не попалось на глаза уличающее меня в пустых надеждах черное вечернее платье с открытыми плечами. Синему чулку вроде меня не пристало иметь в гардеробе подобные вещи.
Но у Верки глаз был зоркий, как у биатлонистки.
– Так-так-так, что это у нас такое?
Рысакова недрогнувшей рукой выдернула из кучи тряпья именно это платье.
– А, это не подойдет, – как можно равнодушнее проронила я.
– Отчего же, как раз отличный вариант, – не согласилась Верка, – примерь-ка.
Внезапно мне стало интересно. Действительно, что выйдет из этого визита Дамы?
«О, ваш приход – как пожарище, – споет Дима, – дымно, и трудно дышать… Ну, заходите, пожалуйста. Что ж на пороге стоять?» А потом узнает, что я, собственно, и не к нему вовсе, не к Тихомирову, а к следователю Тихомирову, да еще по такому интимному поводу – взятку предложить. Тфу, пропади все пропадом!
Но я уже стояла перед зеркалом, облаченная в платье, Верка уже щебетала что-то об исконной русской красоте и истинных русских красавицах, а Жуков издал протяжный свист, за что чуть не получил подзатыльник от Рысаковой.
– Деньги не высвистывай, – напустилась она на Арсения, – а то из твоей доли вычту.
Верка нажала на кнопку звонка и, высоко поднимая полусогнутые ноги, как цапля, стараясь не цокать каблуками, быстренько спустилась на один марш.
Оставшись один на один с дверью Тихомирова, я чувствовала себя полной, стопроцентной дурой девкой, выставленной на Ярославское шоссе за долги бойфренда. А все ради молочного завода…
За дверью было шумно: многоголосный мужской гомон прерывал чей-то гундосый басок, затягивающий «Эй, мороз, мороз…».
«Окуджава здесь не катит», – поняла я.
Верка на цыпочках поднялась обратно на площадку, вдавила кнопку и не отпускала, пока не услышала тяжелую поступь хозяина.
Тихомиров открыл дверь, упер локоть в наличник и пристроил голову к локтю. Голова не слушалась и съезжала с опоры, отнимая последние силы хозяина.
Дима, как конь, встряхнул головой и признался себе:
– Надо завязывать.
– Здравствуй, Дима, –
Дима пристроил голову на локоть и уставил на меня мутный глаз (один, потому что другой зарылся в рукав).
– Вы ко мне?
– К тебе. Можно войти?
– Кнешо.
Тихомиров кивнул, отступил на шаг и прижал туловище к стене.
Осторожно, стараясь не уронить туловище, я пробралась мимо и остановилась напротив кухни, в которой висел вязкий запах перегара. Желудок скрутило, и я замерла, прислушиваясь к организму.
Дима оторвался от стены и, постепенно ускоряясь, добрался до кухни.
– Парни, тут дама, – заплетающимся языком доложил он обществу.
За круглым столом сидели двое. По тарелкам с какой-то невнятной едой, остаткам блюд и, главное, по количеству порожних бутылок в углу кухни было понятно, что сидят мужики давно – дня два.
Движения у парней были вялыми и неточными.
Тошнота, с которой я весь день удачно боролась, подкатила к горлу. Зажав рот ладонью, я кинулась на поиски туалета, с первой попытки отыскала заведение и согнулась над унитазом.
– Пропади все пропадом, – откашливаясь, пробормотала я и, пошатываясь, проскользнула из туалета в ванную.
– Вот она была и нету, – перекрикивая друг друга, заорали мужики, – эй, ты где?
– Здесь я, здесь, – выйдя из ванной, успокоила я компанию.
– Ты кто? – продолжили приставать мужчины.
– Я – ваша совесть, – оповестила я гостей Тихомирова, – и я говорю вам: встали и быстро пошли отсюда!
– Э-э, так ты больная совесть России, что ли? – заподозрил один из собутыльников – некогда интеллигентный мужчина с размытыми алкоголем чертами лица.
– Встали, встали, – подталкивала я умника, – погостили, и хватит.
Интеллектуал был, ко всему прочему, патлат и худ, как диссидент или актер экспериментального молодежного театра.
– Ты прости, если что, – захныкал второй – крепкий мужик с серьгой в ухе и якорем на предплечье, – я гад, я мерзавец, я подонок, но не предатель.
Тихомиров не мог прийти на помощь собутыльникам – устроив наконец голову на локоть, он спал, сидя за столом.
Я уступила желанию, набрала в банку от огурцов воды и плеснула в рожу одному и второму.
– Эй, ты чё? – задохнулся возмущенный репрессиями интеллигент.
– Пошли вон отсюда!
– Леха, а чё, бутылку ей оставим? – затосковал молодой человек с серьгой и якорем. Откуда только у Тихомирова такие знакомые?
– Пусть подавится, – выдал патлатый.
– Не, я несогласный.
– Забирайте водку, – разрешила я с барского плеча, – и все, что хотите, берите.
Молодой человек не заставил повторять дважды, шустро смахнул со стола бутылку, и друзья потянулись к выходу.