Жёнка
Шрифт:
"Угомонись. Прибыли," - оповестил меня шёпот. Я уж про него и забыла, думала, оставил он меня. Значит, ещё не всё.
Дверь отворилась, и в горницу вошли трое мужчин. Двое были в военной кожаной форме. У военных только во время сражений надевается кольчуга и латы, ежели нужны.
Я взглянула на третьего - Бера.
"Найди точку между большим и указательным пальцем левой руки," - вновь раздался шёпот.
Я находилась как раз рядом с нужным запястьем. Когда вошли мужчины, Богдана накрыла раненную белой простынёй, на которой уже проступали кровавые пятна, и нужное мне
"Здесь, но пока не жми. Пусть принесут где и чем писать."
– Что вы ожидаете от девушки? Что она что-то скажет? Так с такими повреждениями она не сможет ничего сказать, - раньше меня заговорила ведунья, и я облегчённо выдохнула.
– Она грамоте обучена?
– заговорил один из пришедших мужчин.
– Сельские все обучаются с двенадцати лет ремеслу, а грамоту уже то того знают.
– Уголёк и бумагу!
– приказал тот же человек.
Второй незнакомец с простым незапоминающимся лицом порылся в заплечной сумке и подал то, что требовали. Ведунья вложила в правую руку девушке чёрную палочку-уголёк.
И я нажала в нужном месте. Почувствовала, что пора. Уголёк заскользил по бумаге, двигая пальцы жертвы. У меня было стойкое ощущение, что именно уголёк двигался, увлекая за собой плотно сжатую руку девушки.
Я не видела, что писалось, но вторую руку так и держала, не отпуская то место.
Сдаётся мне, что я служу передатчиком для кого-то.
"Не совсем. Я передаю именно её воспоминания, считывая их через тебя. Потерпи. Второй раз не выйдет."
И я терпела. Встретилась взглядом с Бером, он смотрел именно на меня. А мои руки уже дрожали от напряжения.
Когда лист заканчивался, второй человек подавал ещё и ещё.
У меня поплыло перед глазами. Уголёк перестал скользить по бумаге, и я ощутила заботливые руки мужа прежде, чем окончательно перестала осознавать всё вокруг.
Разбудили меня громкие голоса. Тело отзывалось ноющей болью, словно я простыла, и кости ломило. Но открывать очи я не спешила, решив, что послушать, о чём речь не помешает.
– Бер, ты ведь понимаешь, что я вынужден арестовать тебя. Вторая жертва, и обоих находишь ты. Не странное ли совпадение.
– Пока вы будете держать меня, тот, кто се сделал, уйдёт.
– И ведь именно ты поехал на те луга?
– Не проще мне тогда было сразу добить её?
– Ну, ты ведь был не один, а с женой. Пришлось бы тогда убить и её...
Я ощущала растерянность. Почему они допрашивают Бера? Се ведь я нашла тела в обоих случаях. Почему же все обвинения на него свалились? И пришло запоздалое понимание, что ведь он взял всё на себя. Сердце защемило от непонятных чувств и несправедливости. По моим щекам потекли непрошенные слёзы.
– О, жёнка твоя очнулась. Приступим?
– услышала тот же властный голос.
Мне велели сесть, и я послушалась. Приоткрыла веки, но предо мною поставили лампадку, бьющую прямо в очи, что я не могла разглядеть ордынцев, в том, что се
– Итак, где вы были с девяти то десяти утра?
– последовал первый вопрос.
– Скакали на луга, - ответила я, припоминая положение солнышка на небосклоне. А ведь мы часами не пользовались. Лишь посолонь определяли время, хотя раньше ведь были устройства, точные, отсчитывающие секунды, миги, сиги. Но то давно было. Отец рассказывал, что века два назад уже перестали делать. Умельцы перевелись. Да и надобность отпала в таком точном измерении. Хотя, по-прежнему, мы представляли себе часы, на которых солнышко показывает время.
– Что вы делали с двенадцати до часу?
– Обедали, - про поцелуи говорить не стоит. Слишком личное.
– Зачем вы пошли в траву?
– Нужду справить, - во мне росло раздражение. Да и голос, похоже, меня оставил. Как указать на жертву -- так не составляет труда, награждает болью. А вот как ответ держать -- расхлёбывайте сами. Было несколько обидно.
– Так далеко?
– Ну а что, не буду же я делать се на глазах у мужа?
– я покраснела, представив себе картинку: нарисованную меня, справляющую нужду. Нет уж, извините, не по мне сие зрелище.
– Почему не будете?
– Мы ещё недостаточно знакомы, чтобы я чувствовала себя раскованно рядом с ним, - ответила я, смущённо опуская взгляд и ощущая, как краска заливает лицо.
Вопросы продолжали сыпаться, причём се уже касалось нас. Зачем им знать? Каким боком личная жизнь моей семьи относится к тому злодеянию? Вы спите вместе? Нет? Почему? Муж даёт вам время привыкнуть в новой семье? Или он просто пытается отлынить от своих обязанностей по увеличению рождаемости? А чувства мои вообще не в счёт. Да и он ведь не петух, которых чем больше куриц покроет, тем лучше. Да, я не дурна собою, так разве его нежелание не говорит о том, что Бер ведёт себя по-совести, не позволяя желаниям затмить разум.
А допрос всё продолжался. Как ко мне относятся в семье, не обижают ли, не притесняет ли меня большуха или муж?
Бер, как я поняла, ни словом не обмолвился о моём даре. Интересно, что написала девушка перед смертью? Как я поняла, девушка уже умерла, потому и перестала рисовать. Я же не видела, мне было не до того, я сосредоточивалась на том, как бы не отпустить нужную точку на руке.
А потом мне показали рисунки. Рисунки ли? Се больше походило на штриховку, снятую с монеты, которыми мы расплачивались на ярмарках с купцами. В селениях в ходу была лишь мена. У меня внутри всё похолодело от увиденного. Было страшно и мерзко.
Глава 5
Допрос продолжался, и, судя по всему, выводы ордынцев были не в пользу Бера.
– А что насчёт стрелы?
– спросила я, не всё же им задавать вопросы.
– Стрелы?
– переспросил мужчина, ведший допрос. Сомневаюсь, что он про неё не знал. Либо перепроверяет сведения, которые давал Бер, либо что?
– Когда Бер подошёл ко мне, над нами просвистела стрела. Вы её нашли? Ежели, как вы говорите, се сделал муж, почему тогда его пытались убить? И самое малое говорит о том, что он действовал не один.