Женщина Антарктида
Шрифт:
глядя на пузатый телевизор:
в нем отображается она
и собою представляет тизер.
Ходит под звездой Альдебаран,
поправляя съехавшую юбку.
Гаснет и печалится экран,
а она закуривает трубку.
Опьяняет и уводит ввысь,
хоть и потолок тому помеха.
Кошку прогоняет словом брысь.
Кутается в воротник из меха.
Молвит: если ты не Демокрит,
то душа – земля, а тело – небо.
Этим,
мясо отличается от хлеба.
* * *
Артюр Рембо скончался в восемь лет,
побыв сначала милиционером,
гуляя по осенним дням и скверам
и покупая семечки Привет.
Ему хотелось грызть их целый век,
пока никто не кончен и не начат,
и говорить одно: а это значит,
я – зверь и бог, чья сумма – человек.
* * *
В одной реке пятнадцать тысяч рек.
Так говорят по радио живущим.
Когда, отброшен тенью, человек
перестает собою быть и сущим,
тогда ему немыслимо помочь,
чтобы опять поверить в истукана.
Вокруг меня безумие и ночь.
Я на вершине кратера вулкана.
* * *
За публикацию в журнале
мне платят ровно ноль рублей.
Меня невзгоды доконали,
от них я стал намного злей.
Давно исчезли перспективы,
с ума сводящие меня,
где под окном пылали ивы
и умирали от огня.
Я был величием наказан,
кося на будущее глаз,
чтоб осознать одну из фраз:
я возвышаюсь над Кавказом
и самому себе обязан
достичь бессмертия сейчас.
* * *
Я не был богом и не буду им.
Я стану вдвое больше, чем всевышний.
Из губ своих ты выпустила дым,
сказав четыре яблока и вишни.
Произнеся остатки от дождя,
лимона, понедельника и чая.
Ты двери распахнула, уходя,
себя на фото давнем отмечая.
Творя губами дикий поцелуй,
похожий на медведя или тигра.
Тебя приревновал к себе Ануй:
ладони, кисти, голени и икры.
Твои глаза упали на асфальт
и побежали, девочка и мальчик.
Тебе сыграл Рахманинова альт
(его в руках держал какой-то хачик).
Пылали звезды, плыли облака,
деревья опадали вниз листвою.
К тебе ползла и близилась рука,
качая пятипалой головою.
В ней пряталось мышление мое,
тебя
Ты восхваляла женское чутье,
как Лермонтов, себя сравнивший с тучкой.
Ты восходила в небе, хороша,
и ничего другого не хотела.
О не грусти, конечная душа, -
бессмертие твое украло тело.
* * *
С тобою мы не виделись ни разу,
не видели друг друга никогда.
Твои глаза, посаженные в вазу,
гниют и вянут, словно Деррида.
Ты вся – распад, иначе – разложенье,
тебе дороги в будущее нет.
Тебя зовут не Саша и не Женя,
тебя зовут пустяк, фигня и бред.
Тебя хочу прижать я прямо к сердцу
и прошептать одно тебе: умри.
Ты выйдешь замуж за другого перца,
родив ему два отблеска зари.
Ты ни о чем не думаешь, ты – телка,
а ты, господь, о гибели трубя,
прими сей факт единственный, что только
мне одному дано затмить тебя.
* * *
Армения. Горы, а в центре – гора.
Бежала от персов, от турок и русских.
Она молода, потому что стара.
Поставив седой Ереван на загрузку,
я пью ледяной среди ночи тархун,
не то чтобы есть, а скорее потерян.
Сияют на небе четырнадцать лун.
Я им до конца буду предан и верен,
не то меня ждут только хлеб и вода,
когда разразятся блокада и голод.
Армяне берут изнутри города.
Повсюду зима, а тем более холод,
который людей превращает в дрова,
кидая тела в раскаленную топку.
Свободу должна обрести голова
и выбросить прочь черепную коробку,
тогда человек никогда не умрет,
о чем говорил и писал Заратустра.
Пред нами вселенная наоборот,
где матерью солнца является люстра.
* * *
Ты психом однажды меня назвала.
Не зная меня, ты меня угадала.
Когда Сальвадору явилась Гала,
то оба снялись в кинофильме Годара.
Сыграли других и сыграли себя.
Хлебнули дождя, вдохновения, силы.
Не то чтобы мне не хватает тебя,
но место твое в эпицентре России.
Ее никому, кроме русских, не жаль.
А ты ее соль, дуновение, счастье.
Покончил с собой на рассвете Нерваль,
желая вкусить государства и власти.
Попробовать то, что зовется землей,