Женщина Габриэля
Шрифт:
Он отвергал потребности собственного тела, поскольку когда-то потерял контроль над ситуацией. И он считал каждую минуту, каждый час времени, прожитого после этого события.
Виктория вспомнила проститутку по имени Долли и согнутый лист бумаги, который та всунула ей в руку. «Для защиты», — заверила она Викторию.
Мужской голос открыл ей истину.
«Ваша подруга говорила, что это такое?»
Виктория попыталась выкинуть правду из головы.
«Это сулема,
Но у нее ничего не получилось.
«Одна таблетка вызывает сильные конвульсии, часто приводящие к смерти. Две таблетки, вставленные в ваше влагалище, мадемуазель, несомненно, убили бы вас».
Давление из груди сместилось вниз живота.
Виктория откинула покрывало и поднялась с кровати, ощущая босыми ногами ледяной деревянный пол. Воздух принял ее обнаженное тело в свои холодные объятия.
Ни один уголек в камине не дарил света. Тепла.
Безопасности.
Габриэль, хозяин дома, шлюха и убийца, мог в любой момент войти в дверь и включить свет.
«Я была влажной от желания. Потому что я хотела, чтобы вы — незнакомец — коснулись меня».
Удивительно, но стыд, отказавшийся придти, когда она сделала это признание, не появился и сейчас.
Виктория яростно заглушила недавние воспоминания.
Она не может позволить себе испытывать страх. Надежду.
Желание.
Вечный голод женщины.
Вытянув руки перед собой, Виктория шагнула в окружающее ее темное пространство… и натолкнулась на черную стену.
Сильный удар тела об дерево взорвал пульсирующую тишину комнаты.
Не стена… Она налетела всем телом на шкаф.
Виктория застыла, ощущая, как сильно бьется сердце.
Услышал ли он ее?
Что, если он захочет узнать, что это за шум?
У нее нет даже пары чулок, чтобы прикрыть свою наготу.
Ее платье… где оно?
Ванная комната… где она?
Двигаясь небольшими шажками, Виктория нашла руками край шкафа, примыкающую к нему стену… Она пошла вдоль стены, едва касаясь ее пальцами левой руки и вытянув вперед правую, чтобы не наткнуться на мебель в комнате.
Или мужчину.
Ее пальцы нащупали деревянный дверной проем, погрузившись в пустоту за ним.
Она нашла ванную комнату.
Застыв на пороге, Виктория, шаря руками в темноте, исследовала стену кончиками пальцев… гладкая эмалевая краска… прохладный металл…
Деревянный выключатель.
Свет ослепил ее. В его ярком сиянии комната приобрела знакомые очертания, явив ей мерцание медных панелей… мраморный монолит раковины… и обнаженную женщину, окутанную облаком темных спутанных волос.
Виктория отвела взгляд от своего отражения в зеркале над раковиной.
Пожелтевший
Прошлой ночью до того, как лечь спать, она постирала свои панталоны и чулки, — Виктория делала это каждый вечер.
Заходил ли он в спальню и в ванную комнату, пока она спала?
Видел ли он то, что ни один мужчина не имеет права видеть — бесполезную попытку женщины сохранить остатки благородного воспитания, когда это уже не имело смысла?
Ее взгляд безошибочно вернулся к зеркалу.
Оттуда на Викторию смело смотрела обнаженная женщина с темными волосами, — женщина, лишенная земных благ и горделивого тщеславия. Сквозь пряди спутанных волос проглядывали белые груди.
«Я знаю тебя, Виктория Чайлдерс», — утверждал мужчина, написавший письма.
Но Виктория не знала женщину в зеркале.
Она не знала женщину, которая разделась перед совершенным в своей красоте незнакомцем и не испытывала при этом стыда.
Выступающие груди — отличительный признак ее пола.
Символ слабости и уязвимости.
Женского греха.
«Желание — часть каждого из нас, мадмуазель».
Виктория вспомнила так называемое высшее общество, которое наблюдало за продажей ее девственности.
Мужчину, который служил в парламенте; женщину — известного общественного деятеля.
Нашли ли они ту страсть, которую искали?
Бледная тонкая рука поднялась в зеркале.
«Ты хочешь поцелуев…» — соблазнительно прошептал знакомый мужской голос.
Женщина в зеркале прикоснулась к покрасневшим губам.
Потрескавшаяся кожа уколола кончики пальцев Виктории; внезапное чувство пронзило ее тело подобно электрическому разряду.
Ни один мужчина еще не целовал ее.
Мужчины не целуют женщин на улицах; они просто совокупляются с ними.
И сейчас она поняла почему.
У проституток, как и у Виктории, сморщенные, потрескавшиеся губы.
Полгода назад ее губы были мягкими и пухлыми.
Любовалась ли она тайно полнотой своих губ и мягкостью своей кожи?
Неужели ее тщеславие было столь очевидным?
«Твои груди…» — не умолкал соблазнительный мужской голос.
Бледная тонкая рука в зеркале медленно спустилась вниз к острому подбородку, к ребристому горлу, к пульсирующей впадине. Теплые волосы закрыли собой ее пальцы.
Под покровом темных волос загрубевшая кожа плавно перетекала в округлую грудь. Она была мягкой и полной, в отличие от всего остального.
Сосок выглядывал сквозь ладонь и покров спутанных волос, словно потемневший бутон розы.