Женщина при 1000 °С
Шрифт:
«Добрый день! – бодро сказал папа. – Вы на взморье ходили?»
Они молча прошли мимо, даже не взглянув на нас, с архисерьезными лицами и напоминали больше всего президентскую чету на чьих-нибудь похоронах. О да, разумеется, они были шикарной парой.
Что бы ни происходило до того, именно это, вероятно, и была моя самая горькая минута с отцом. Я видела, как отец с сыном переговаривались во время застолий в Бессастадире, но после того, как прилетела Ловушка-Соловушка, их общение прекратилось. И сейчас отец почти отрекся от своего сына в присутствии его дочери под влиянием своей любовницы.
Мы пошли дальше на мыс, мотавший
Когда мы дошли до конца мыса, стало ясно, что мы верно выбрали время. Отлив был в самом разгаре, перед нами раскинулась приливная полоса, мохнатая от водорослей, склизкая и скользкая после спада воды. Но ни мидий, ни других моллюсков было не видать. Там надо было внимательно смотреть под ноги, чтоб не упасть, но папа пошел куда глаза глядят прямо по водорослям, на добрых двести метров вперед, так далеко, как только мог, к границе суши и моря. И стоял там, на мой взгляд, весьма долго, повернувшись ко мне спиной, и глядел во все глаза на фьорд и через фьорд, туда, где виднелся новехонький рейкьявикский аэродром. Но вот он наконец решил, что сегодня топиться не стоит, и повернул назад.
Что знала эта женщина о папиной судьбе? Какое право она имела презирать сына той, которая была женой ее тайного возлюбленного и вдобавок ее тетей по матери? Очевидно, она считала себя вправе на это из-за своей приверженности всему еврейскому. А дедушке выпала такая доля: находиться между двух огней. Быть президентом при расторжении брака Исландии и Дании, вечно разрываться между любовницей и женой, между ролью любовника, мужа и отца, страдать от хронической нехватки мужества.
И какого ляда он не удосужился завести исландскую любовницу?
Когда я разглядываю эту картинку в бинокль времени – едва заметное рукопожатие любовников-тайносвятов в ветреном солнечном августе тысяча двеятьсот сорок пятого, – мне взбредает на ум, что именно в нем спрятана разгадка того, как целая семья обессчастела. Как говорили старики у нас на Островах: «Засели каждый в своем аду и шипят оттуда». А бабушка уж точно прожила в аду добрых полжизни. И это чувствовали ее дети, внуки, свойственники…
Если б мой отец сбился с пути и не попал домой – был бы дом цел? Он попался в сети нацизма из-за еврейской героини?
Порой король влюбляется, а у свиты лбы трещат.
129
Ненависть и любовь
2009
Моей Нэнси жутко не повезло. Ей взбрело в голову прокатиться верхом, она хотела приехать в Ландманналейгар [263] , усталая от тряски в седле, но упала на лавовом поле и сломала позвоночник. Ее профессией было ухаживать за больными – а тут она сама слегла в больницу, и ей пришлось заново учиться ходить; и говорить она тоже, кажется, разучилась. Некоторых жизнь не щадит. Я не могла бы выдумать для самой себя худшего наказания, чем начать все сначала.
263
Местность
Доура рассказала мне, что шведская фифа, несколько лет бывшая сожительницей Нэнси, вскоре после этого бросила ее. А я-то думала, что так поступать: ломать того, кто уже поломан – запрещено законом. Разумеется, это именно она ее сбросила с лошади. Я всегда побаивалась шведок-лесбиянок. «Scania Vabis» — вот как их называли в моем окружении.
Зато моя Лова еще не сломлена, не поломана и приходит ко мне каждое утро по будням. А в прошлые выходные мне выделили некую Сванфрид: хмурую – рот подковкой – женщину скагафьордского происхождения, худой, седеющий агрегат. Она молчалива, а вместо нее говорят ее поступки. Пока она у меня, я притворяюсь спящей. Что приводит к тому, что она щупает у меня пульс и утомленно вздыхает, обнаружив сердцебиение. Надо будет подгадать умереть в будний день.
Лова, с момента появления в этом гараже бывшая самой что ни на есть непорочной девственницей, наконец угодила в постель. Я определила это по тембру голоса. Он уже не такой чисто-колокольный, как прежде. У нее завелся ухажер. От нее самой ничего не добьешься, кроме улыбки, и говорит она только о неком «друге».
«Ах, дружба с любовью не имеет ничего общего», – говорю я.
«Почему ты так считаешь?»
«Ненависть и любовь… Они зажигаются от одного костра».
«А может, в старину было по-другому?» – спрашивает она, надевая желтую, как солнышко, резиновую перчатку.
«О, нет. Он всегда одинаково жарко пылает».
«Значит, надо бояться огня?»
«От него не убережешься. Ведь этот огонь – сама жизнь».
Кажется, она потеряла нить разговора, к тому же никак не могла отыскать вторую перчатку и задала детский вопрос:
«А ведь ты побывала в каком-то диком количестве стран, правда?»
«Другие страны – это хорошо, но только не дольше двух недель».
«А почему?»
«Ах, потому что потом начинаются сложности. К тому времени ты уже успеваешь познакомиться с людьми, и тебе начинают названивать».
«Ты… А ты часто влюблялась?»
«Не-е… Сердце – оно как антрекот: вторично поджарить уже нельзя».
«То есть, по-твоему, влюбиться можно только один раз?»
«Да, то есть, конечно, можно попробовать и вторично, но тогда будет очень жестко, не разжуешь».
«А как долго это у тебя длилось?»
«Первая любовь продлилась всю жизнь. Я до сих пор о нем думаю».
«Ну, я имела в виду, как долго вы про… пробыли вместе?»
«Мы были парой два… – я делаю паузу, чтоб отдышаться, – два дня».
«Два дня пробыли вместе – и ты о нем до сих пор думаешь?»
«Да. Любовь измеряется не в минутах, а в градусах».
130
Лекарственные боги
2009
Австарлиец зовет свое тело Бодом и варит ему по утрам по четырнадцать яиц. Я зову свое – Кошмаром и делаю для него как можно меньше. Давным-давно на заре туманной юности я тянулась ради него ко всяческим наслаждениям, а теперь расплачиваюсь за это премногими болями: во мне набухает бухло и проникает в кровь. Я чувствую, как оно просачивается из бухлового пузыря – этого старого почерневшего баллона…