Женщина с глазами кошки

Полянская Алла

— Тамара? Вика, так звали твою мать.

А, точно. Где-то там, в глубине памяти, я помнила это, но с тех пор много воды утекло и воспоминания поблекли, значит, и забыть не грех. Она ведь не слишком себя мною утруждала, та самая Тамара.

— Вот, посмотрите сюда, обе!

Тетя Роза принесла альбом и достала из него фотографию. Альбом знакомый, наш с ней, со времен доАмерики. Я и раньше видела этот снимок, но не особо рассматривала — две девушки, не то близнецы, не то сестры с небольшой разницей в возрасте. И

что? Одна из них была моей биологической матерью.

Но Бартон ведет себя очень странно — вцепилась в фотографию, словно обнаружила клад. Что она там увидала?

— А вторая девушка, которая справа, кто такая? — Голос ее немного охрип, потому что я ведь собиралась вырвать ей горло.

— Это Нина, старшая сестра, которая, как говорила Тамара, давно куда-то пропала задолго до рождения Вики. Тамара так ничего о ней и не знала. Я берегла фотографию для Вики, но она никогда не интересовалась… Что с вами?

— Ничего, все в порядке. Вы можете дать мне снимок ненадолго?

— Конечно. Вика, ты не против?

— Да пусть забирает, если так загорелось, и валит из нашего дома. Давай, Бартон, забирай хоть весь альбом и выметайся!

Спецагент поднимается и, как слепая, идет к двери. Она настолько поглощена какими-то своими неприятностями, что даже Эд с Луисом не вызывают у нее интереса, хотя как раз входят в дом. Наконец Керстин садится в машину и трогается с места.

Где моя ванная? На мне табуны микробов!

Но автомобиль останавливается около ворот. Ну, давай же, уезжай, Бартон! Я хочу остаться среди своих. Я скучала по тете Розе! Даже по Гарольду, наверное, скучала. А уж по этим двум болванам, которые не догадались бросить машину, принадлежащую федеральной службе, скучала просто ужасно. Так что поезжай отсюда, спецагент, пока цела.

Но машина стоит. Я медленно иду к ней — надо прямо сейчас решить все вопросы раз и навсегда, за меня этого никто не сделает. Нас должны оставить в покое! Я скажу, что выдам всю историю прессе, что уговорю Брекстона и Джейка, и те поддержат меня, что даже подкачусь к Мерион, и миссис Хиксли будет судиться со спецслужбами до посинения, я… Я просто хочу, чтобы она уехала. Ведь если сейчас ей придет в голову вызвать подмогу, наш дом превратится в бедлам, а тете Розе нужен покой.

— Бартон, чего остановилась? Ворота открыты. Дорогу забыла, что ли?

Она ничего не говорит. Склонилась на руль, и плечи ее вздрагивают. Что это, новая ловушка?

— Ну, ты чего раскисла, Бартон?

Открываю дверцу и заглядываю в салон. Керстин плачет тяжело и безутешно, и все мои ядовитые слова и зловещие намерения испаряются. У нее, похоже, нервный срыв. Наверное, обидно, что я навешала ей, потому что она ведь обученный специальный агент, а я — так, самоучка.

— Идем в дом, Бартон. Чего расклеилась? Не реви. У тебя против меня не было ни одного шанса. Хотя ножи ты бросаешь классно, честное слово. Все панели мне попортила, а это ж семейная реликвия, не что попало… Не плачь, Бартон, нос распухнет. Когда я плачу, у меня распухает, точно. Заходи.

Я

усаживаю ее в кресло, Эд несет воду с бренди. Бартон пьет, зубы ее стучат о стекло стакана. Кровь сочится из ран, и мне надо бы перевязать ее. Ну, это уж как водится.

— Пошли, тебе надо прилечь. Сейчас вымоешься, выдам тебе чистую одежду, обработаю раны, вколем антибиотик — иначе воспаление начнется… Вот, давай сюда.

Она покорно идет за мной, я сдираю с нее одежду, пихаю под душ. Мои силы на исходе, но я должна подремонтировать ее.

— Теперь совсем другое дело. Выпей капли и усни. Завтра будешь как новая. А я тоже пойду прилягу, как-то мне нехорошо. Зови, если что.

Керстин молчит и как-то странно смотрит на меня.

— Дай мне фотографию.

— Держи. Чего она тебя так зацепила? Тоже мне, архив…

— Ты не понимаешь.

— Где уж мне! Хотя, если ты еще помнишь, это мои, так сказать, семейные фото. Чего я в них не понимаю?

— Девушка, что справа…

— Ну, вижу, и что? Тоже мне, артефакт нашла.

— Это моя мама.

Если бы сейчас небо упало на землю, я бы, ей-богу, даже не заметила.

13

Мне приятно просыпаться в этой кровати. С тех самых пор, как мы вернулись в дом после смерти старухи Левин. А до того мы с тетей Розой жили в Бруклине, снимали там квартиру. О, тот район — просто сказка, рассказанная ночью.

Денег было мало, но небольшая квартирка, которую мы сняли, нас устраивала — мы были свободны. Правда, тетя Роза не нашла другой работы, кроме как уборщицей офисов. Но работа была ночная, и мы ее очень быстро вдвоем делали. Днем-то я продолжала ездить в школу Рузвельта — за нее было заплачено наперед. Только теперь я ездила на метро и была одна — по крайней мере, мне так казалось.

Бруклин — район особый, и ночью там лучше не ходить. Но напугали ежа голым задом! Я приехала из страны, где и днем-то ходить стремно — подростки, сбиваясь в микрорайонные банды, могли и убить чужака. Впрочем, здесь то же самое, но банды организовывались по признаку цветовой гаммы. Правда, никто не подозревал, что белая девочка в состоянии за себя постоять.

Это случилось в феврале, а февраль в Нью-Йорке такой же гадкий, как и в России. Холодно, ветер лезет под подол, лупит в лицо; снег колючий, капиталистический. А вот ниггер, который невесть откуда появился передо мной, вообще из разряда чудес природы. Ниггер в снегу — глупость какая-то.

— Давай сюда деньги, сучка.

Я молча заехала ему по голове сумкой с консервами, которые несла из супермаркета. Он пошатнулся, несколько запоздало закрылся рукой, и я ударила его каблуком в колено, а когда мерзавец упал, добавила ногой в пах и в морду. На душе сразу стало светло и спокойно.

— Плохая девочка! Шатается по улицам и неполиткорректно лупит несчастных угнетенных афроамериканцев. Где твоя толерантность, интернационалистка несчастная?

Гарольд. Я почти не вспоминала о нем.