Женщина в янтаре
Шрифт:
11. «БОГАТСТВА ДУШИ»
Школа была моим единственным надежным убежищем. В лагерях каждая национальная группа открывала свою школу, чтобы дети могли наверстать упущенное за годы войны и готовились к будущему. Даже первоклассники учились шесть дней в неделю, с раннего утра до обеда. На дом задавали много уроков, и мы были заняты до темноты, а то и дольше. Взрослые расспрашивали каждого во дворе и раздавали непрошеные советы — мол, следует выполнять домашние задания, хорошо учиться и готовиться к будущей жизни.
Требования были высокими,
Основным методом обучения была зубрежка. Как только мы научились писать, тут же стали записывать под диктовку учителя, новый материал надлежало усвоить и потом пересказать. Мы знали наизусть таблицу умножения, падежные окончания, химические элементы, названия деревьев и звезд, знали, как образуются облака, где ставить запятые, знали имена героев романов и рассказов. Не реже раза в неделю проводился проверочный диктант, нам читали вслух отрывок из литературного произведения. Употребление больших букв, знаков долготы, место запятых, правила переноса слов мы должны были знать безупречно. Каждый понедельник требовалось прочесть наизусть и с «выражением» новое стихотворение.
Училась я хорошо. Родители, и мама, и папа, были в свое время отличниками, получали награды и почетные грамоты, и само собой разумелось, что и мы с Беатой будем хорошо учиться. Пятерки, то есть высший балл, не обсуждались, но четверки уже были поводом для тревоги и разочарования. Тройка вообще была постыдной оценкой. Двойка означала, что придется остаться на второй год и заниматься с младшими. Лучше уж тогда умереть. Не выполнить задание нельзя было и помыслить.
Я боялась учителей и возможных неудач, но учиться мне нравилось. Нам без конца повторяли, насколько важны знания. Чаше всего цитировались строки из стихотворения Карлиса Скалбе «Богатства души не ржавеют». Толковали их так — человек может потерять все свое имущество во время грабежей и войны, потерять семью, друзей и родину, но знания — это сокровище, которым владеешь вечно. Я в этом не сомневалась. По крайней мере, это всегда радовало. Я знала, что стоит мне поднатужиться, и я сумею выучить почти все, и это рождало во мне чувство удовлетворения и уверенности.
Когда учитель выходил из класса, мы принимались перешептываться, болтать, обмениваться записками, стрелять шариками из жеваной бумаги, но почти никогда подобного не случалось, если он просто поворачивался к нам спиной. Больше всего шалили по дороге в школу и обратно, в основном мальчики и девочки постарше. Я старалась получать только отличные оценки, слушаться
Как-то утром по дороге в школу я была поражена, когда девочки из четвертого класса принялись дразнить Галину, которая сидела рядом со мной на первой парте и училась тоже только на пятерки.
— Русская вонючка, русская вонючка, — галдели они.
Галина шла не оглядываясь, низко опустив голову.
Эрика, самая длинная девочка из нашего класса, дернула меня за черный передник.
— Постой, — позвала она, — ты с нами. Не вздумай идти вместе с этой русской вонючкой.
— Товарищ Галина, товарищ Галина, — дразнилась, шепелявя, другая.
— Но она латышка, — осторожно возразила я. Галина только что получила награду за лучшее сочинение по латышскому, и когда говорила, ничем не отличалась от остальных.
— Это тебе только кажется. Ее отец русский, он левый. Он грязный русский коммунист и жид.
— Но ее отец умер, — возразила я.
— Это не имеет значения. Жиды начисто высосали Латвию, — отчеканила Эрика.
— Жиды ловят детей христиан. Они запихивают их в бочки, в которые вбиты гвозди, и пускают вниз с горы, — сказала другая девочка.
И они принялись выкрикивать:
— Жидючка-вонючка! Жидючка-вонючка!
— Перестаньте, — сказала Аусма, она была посмелей меня. — Меня мама гулять не пустит, если ей кто-нибудь расскажет, что мы так кричали. Она мадам Плявиню отругала только за то, что та напевала:
Солнце светит, дождик льет, Старый жид в рванье идет.— Мадам Плявиня даже не все слова спела, — сказала Аусма, — и мама все равно рассердилась.
— Правильно, это мы петь не будем, — радостно согласилась я.
— Кто-нибудь знает русские дразнилки?
Я ни слова не сказала о тех стишках, которые читала русским солдатам.
— Так вот, каждый должен что-нибудь вспомнить, — распорядилась Эрика.
Я заметила, что Аусма потихоньку отходит в сторону, и вытащила свою руку из руки Эрики.
— Разве не ужасно, что они говорят? — обратилась я к Аусме, догнав ее. — Ты ведь не станешь придумывать какие-нибудь русские ругательные слова?
— Нет. И еще кое-кто не станет.
— Правильно. Это нечестно. Галина латышка, она хорошая, она умная, нельзя ее обижать, — быстро перечислила я и тут же осеклась.
— Нет, — спокойно ответила Аусма, — она на самом деле грязная русская и противная жидовка. Ее мать латышка, а Галина родилась в Москве.
И тогда мне захотелось еще больше защищать Галину. Галина, как моя мама, — родившаяся в России латышка, так не похожая на других.
— Воспитанные девочки так не визжат, — жестко сказала Аусма. — На нас смотрит весь лагерь. И я не собираюсь вести себя как торговка рыбой только потому, что Эрике так хочется. Это неприлично.
Задуманное глумление не состоялось, может быть, потому, что Эрика переехала в другой лагерь, а может, потому, что скоро закончился учебный год. Гораздо больше всех занимали планы на лето.