Женщина

Арисима Такэо

31

Наступил холодный январь 1902 года. Зимние каникулы Айко и Садаё подходили к концу. Йоко очень не хотелось снова посылать сестер в пансион, и не только потому, что госпожа Тадзима стала ей неприятна. При одной мысли о предстоящем визите к этой даме Йоко овладевали смущение и робость. Она почему-то боялась госпожу Тадзима и еще директора Йокогамского отделения Нагата, почему – Йоко и сама не знала. Не то чтобы она считала их важными или опасными людьми, просто у нее не хватало решимости показаться им на глаза. Она представила себе, как ученицы будут молча изводить ее сестер, и решила определить их в женскую гимназию «Юран» в районе Иигура, объяснив это тем, что школа Тадзима слишком далеко от дома.

Как только сестры уходили в гимназию, Курати приходил к Йоко и оставался у нее до их

возвращения. Иногда их навещали самые близкие друзья, и чаще других Масаи. Он буквально не отходил от Курати, повсюду следуя за ним как тень. И пожалуй, больше всех трудился над созданием союза лоцманов. При всей кажущейся вялости и безалаберности, он обладал острым, как бритва, умом и зорким глазом. Войдя в прихожую, аккуратно расставлял валявшуюся обувь, ставил в угол все зонтики. Он сразу же приметил, что цветы в вазе начали увядать, а запас чая и сладостей в доме скоро иссякнет, и на следующий день с самого утра занялся наведением порядка. Неразговорчивый, он был в то же время очень любезен. Он мог вдруг ни с того ни с сего глупо захохотать, в то же время исподтишка хитро наблюдая за собеседником. Чем больше Йоко узнавала его, тем чаще приходила в недоумение, и это ее раздражало. Йоко догадывалась, что они с Курати обсуждают не только организацию союза, но и еще какие-то, видимо, секретные вопросы, однако выяснить ей так ничего и не удалось. Она попробовала было спросить об этом Курати, но он, как ни в чем не бывало, перевел разговор на другую тему.

И все же Йоко снова была близка к вершине того счастья, о котором мечтала. То, что радовало Курати, радовало и ее, радости Йоко были радостями Курати. Эта естественная гармония сделала Йоко веселой и ровной в обращении с окружающими. Для Йоко, способной выполнить все, что бы она ни задумала, не составляло никакого труда сыграть роль примерной, заботливой жены. Сестры как будто тоже считали ее самой лучшей в мире старшей сестрой и одобряли все ее поступки. Даже Айко, к которой Йоко всегда относилась словно мачеха к падчерице, была послушна, как и подобает хорошо воспитанной девочке. Уже за одно то, что Айко в свои шестнадцать лет выглядела настоящей красавицей, она должна была быть благодарна Йоко.

За несколько недель Айко из грубого рубина, только что добытого в горах, превратилась в отшлифованный драгоценный камень. Она была несколько полновата и гораздо ниже Йоко ростом, но этот недостаток скрадывался почти безупречным сложением, поразительно белой, гладкой кожей, округлостью плеч, очень тонкими, хоть и короткими пальцами рук и ног, и усилия Йоко не пропали даром. Она причесала Айко на свой вкус, и та стала еще привлекательнее. Шлифуя красоту сестры, Йоко испытывала такую же радость и гордость, какую испытывает художник, создающий прекрасную картину. Лицо Айко с тонким овалом, выхваченное лучом света из темноты, могло бы, пожалуй, вызвать зависть у самой Венеры. Блестящие, словно покрытые лаком, густые волосы, ниспадающие на лоб, сливались с темнотой, а в полосе света четко вырисовывались линии прямого, как у гречанки, носа, большие влажные глаза, упругие полные губы. Айко любила сидеть где-нибудь в темноте и оттуда пристально глядеть на свет своими меланхолически-задумчивыми глазами – в такие минуты она бывала особенно хороша.

Курати все забыл ради Йоко, и она жаждала отплатить ему тем же: она решила изгнать из своего сердца Садако – самое дорогое, что у нее было. Но это оказалось свыше ее сил. Правда, после возвращения в Токио она ездила к ней всего лишь раз, но время от времени посылала деньги и просила няньку сообщать ей о здоровье дочери. Ответы няньки всегда были полны упреков. «Что толку от того, что Вы вернулись в Японию? Подумайте сами, может ли ребенок расти без родителей? Нянька все стареет. Садако больна корью и не перестает звать маму. Странно, что Йоко не слышит ее голоса», – почти в каждом письме повторяла нянька, растравляя душу Йоко.

Йоко не находила себе места, ее тянуло потихоньку выскользнуть за ворота усадьбы, но, вспоминая Курати, она стискивала зубы и побеждала искушение.

Ока все не приходил. Курати, верно, забыл послать ему письмо. Раз уж Ока написал такое скорбное послание Кимура, то непременно пришел бы к ней, если бы знал ее адрес.

Последнее время она все чаще думала об Ока и других своих знакомых, которых раньше ей совсем не хотелось видеть. Она даже вспомнила юношу, который пристал к ней тогда на пристани

в Йокогаме. И всякий раз Йоко задумывалась над тем, как отнесся бы к ее мыслям Курати, и давала обет не вспоминать ни о чем подобном даже во сне. Курати ко всему относился беспечно, и поэтому Йоко до сих пор не изъяла своего имени из семейного списка Кибэ. [45] Правда, она не знала и того, осталась ли в семейном списке Курати его бывшая жена. Гордость не позволяла ей спросить об этом. К тому же он не придавал никакого значения подобным формальностям. Заговори она об этом, и Курати еще подумает, что она струсила, а ей очень не хотелось, чтобы он так думал. На самом же деле за гордостью Йоко скрывался простой женский страх перед Курати – она робела перед своим возлюбленным, боялась рассердить его, настолько подчинила себя его воле. Она хорошо это понимала и все же не находила в себе мужества заставить Курати поступать так, как хотелось бы ей. Жена Курати не выходила у нее из головы. Йоко с подозрением оглядывала всех женщин, встречавшихся ей поблизости от его дома. Она была уверена, что непременно узнает ее по той фотографии, которую видела на «Эдзима-мару». Но ей ни разу не пришлось встретить свою соперницу, и порой ее охватывало странное чувство, будто ее обманули.

45

в Японии существуют так называемые семейные списки. В семейный список мужа, например, вносится имя жены.

Ощущение полного здоровья, испытанное ею в начале путешествия на пароходе, больше уже не возвращалось. Наступали холода, и она все чаще чувствовала тупую боль в нижней части живота, а в пояснице была такая тяжесть, словно к ней привязали холодные камни. По ночам у нее нередко стыли ноги. Прежде Йоко легко переносила холод, будто в жилах у нее текла не кровь, а огонь, и теперь удивлялась, когда Курати жаловался, что у нее холодные ноги. С самого детства у Йоко часто немели плечи. Сейчас это проявлялось во все более тяжелой форме, и Йоко постоянно приглашала массажистку. Она заметила, что боли в животе повторяются каждый месяц, и решила, что у нее какая-нибудь женская болезнь, и все же очень не хотелось верить в это, и она старалась найти какое-нибудь другое объяснение своему плохому самочувствию.

Не беременна ли она? Мысль эта привела Йоко в восторг. Нарожать кучу детей, подобно свинье, это ужасно. Но иметь одного, да еще от Курати, Йоко жаждала и постоянно молилась об этом. Родила же она Садако, значит, у нее могут быть еще дети. Но нынешнее ее состояние мало походило на беременность.

В конце января, как она и рассчитывала, пришли деньги от Кимура. Йоко тратила их с легким сердцем, не то что деньги Курати, хотя он давал ей немало.

Как-то солнечным днем они сидели с Курати друг против друга и пили вино. Йоко прислушалась к пению соловья, доносившемуся из соседнего сада, и подняла глаза на Курати.

– Вот и весна, – проговорила она задумчиво. – Что-то она поспешила в этом году.

– Поедем куда-нибудь?

– Холодно еще!

– Да, конечно… А как дела с союзом?

– Дела… Вот как только будет все улажено, поедем… Я порядком измотался. – Он устало поморщился и залпом выпил чашку сакэ.

Йоко поняла, что дела с организацией союза обстоят плохо. «Откуда же тогда берется такая уйма денег?» – мелькнуло в голове Йоко, и она поспешно заговорила о другом.

32

В один из первых дней февраля погода резко изменилась. С утра было ясно, пригревало солнце, а во второй половине дня ветер нагнал серые облака и с шумом засуетился в криптомериевой роще. После нескольких обманчиво теплых дней сейчас все вокруг выглядело как-то особенно мрачно. Можно было ожидать, что в холодном воздухе вот-вот закружатся снежинки. Йоко принесла в столовую котацу [46] и положила на нее одежду, которую должен был надеть Курати. По субботам сестры возвращались раньше. Курати знал это, но нарочно мешкал, сидя у хибати. Йоко в это время выносила на кухню посуду, на ходу разговаривая с Курати.

46

Котацу – жаровня, которая помещается в углублении в полу.