Женщины Цезаря
Шрифт:
— Истинная правда, — подтвердил Цезарь, и в его глазах, которые Сервилия сочла немного холодными, блеснула веселая искорка.
— Конечно, правда, — отозвалась она. — Насколько мне известно твое положение, я могу сделать единственный вывод из всего мной услышанного: если ты действительно находился в Италийской Галлии и общался там с не-гражданами, значит, ты набирал себе клиентов.
Запрокинув голову, он рассмеялся. Он выглядел величественно — и, подумала Сервилия, очень хорошо знал, что у него величественный вид. Этот человек не сделает ни единого жеста, предварительно не рассчитав, какой эффект это произведет на аудиторию. Сервилия понимала его интуитивно. Но он ничем не выдал того, что его искренняя
— Это правда, я набирал клиентов, — признал он.
— Тогда все в порядке, — молвила Сервилия, улыбнувшись левым уголком маленького рта. — Никто не может упрекнуть тебя за это, Цезарь.
Затем с важным видом она добавила чуть снисходительно:
— Не беспокойся, я позабочусь о том, чтобы в городе циркулировала правильная версия.
Но это уже было слишком. Цезарь не мог допустить, чтобы его опекала Сервилия, даже если она происходит из патрицианской ветви рода Сервилиев. Бросив на нее презрительный взгляд, он отвернулся и уставился на Муцию Терцию, которую еще прежде приметил среди женщин, жадно внимавших беседе. Цезарь опустил Юлию на пол и приблизился к Муции Терции. Взяв ее руки в свои, он сердечно поздоровался с ней.
— Как поживаешь, жена Помпея?
Она смутилась, что-то пробормотав в ответ. Затем настал черед Корнелии Суллы, дочери Суллы и двоюродной сестры Цезаря. По очереди Гай Юлий Цезарь здоровался с присутствующими дамами. Он был знаком со всеми, кроме Сервилии, которая с восхищением следила за ним, оправившись от шока после того, когда он столь резко оборвал беседу. Даже весталка Перпенния поддалась его обаянию, а что касается Теренции, эта грозная матрона положительно поглупела! Но вот осталась только его мать. К ней он подошел последней.
— Мама, ты изумительно выглядишь.
— У меня все хорошо. А ты, — добавила она своим сухим, прозаичным голосом, — похоже, успокоился.
«Это замечание в какой-то степени ранило его, — удивленно подумала Сервилия. — Ага! И здесь имеются свои подводные течения!»
— Я совершенно оправился, — спокойно ответил он, садясь на ложе рядом с матерью, но подальше от Сервилии. — По какому поводу собрание?
— Это наш клуб. Раз в неделю мы сходимся у кого-нибудь в доме. Сегодня — моя очередь.
При этих словах Цезарь поднялся, чтобы уйти, извинившись за свой вид: он прямо с дороги. Сервилия подумала, что никогда не видела путешественника в такой безупречно чистой одежде. Но прежде чем он покинул комнату, Юлия подошла к нему, ведя за руку Брута.
— Папа, это мой друг Марк Юний Брут.
Широкая улыбка, сердечное приветствие. Брут был приятно поражен. «Без сомнения, и эта сердечность тщательно рассчитана», — подумала Сервилия, испытывая боль.
— Твой сын? — спросил ее Цезарь через плечо Брута.
— Да.
— Есть ли у тебя сыновья от Силана?
— Нет. Только две дочери.
Одна бровь взлетела вверх. Цезарь усмехнулся. И вышел из комнаты.
После его ухода беседа как-то не клеилась, всем стало скучно. И задолго до обеденного часа дамы начали расходиться. Сервилия нарочно медлила, чтобы уйти последней.
— У меня есть дело, которое я хотела бы обсудить с Цезарем, — обратилась она к Аврелии, стоя у порога.
Брут прятался за ее спиной, кидая робкие взгляды на Юлию.
— Для меня было бы неприлично явиться на прием вместе с его клиентами, поэтому я попросила бы тебя организовать нашу личную встречу. И чем скорее, тем лучше.
— Конечно, — сказала Аврелия. — Я извещу тебя.
Аврелия ни о чем не спросила. Даже виду не подала, что ей любопытно знать, о чем Сервилия хочет говорить с Цезарем. «Вот женщина, которая не лезет в чужие дела», — с благодарностью подумала мать Брута и ушла.
Хорошо
Так хорошо ли вновь оказаться дома? Безупречный порядок в кабинете. Все поверхности блестят чистотой, все свитки на своих местах — в корзине или отделении ящика. Ничто не мешает любоваться столешницей письменного стола с врезанным в нее замысловатым узором из листьев и цветов. На столе — лишь чернильница из бараньего рога и глиняная кружка для перьев.
По крайней мере, первые минуты появления в родном доме оказались более терпимыми, чем предполагал Цезарь. Когда Евтих открыл дверь приемной и он увидел компанию тараторивших женщин, первым побуждением Цезаря было бежать, но он тотчас понял, что это отличное начало. Ощущение пустоты этого дома без его дорогой Цинниллы останется в нем, внутри, и об этом не потребуется говорить вслух. Рано или поздно маленькая Юлия упомянет о своей матери, но только не в эти первые мгновения, а спустя некоторое время, когда его глаза уже привыкнут к отсутствию Цинниллы и не будут наполняться слезами. Цезарь уже и не помнил, когда в этой квартире не было Цинниллы. Она жила здесь как его сестра, пока не достигла того возраста, когда могла стать его женой. Она была частью его детства и поры созревания. Бесценная женщина, которая теперь стала прахом в холодной, темной могиле.
Вошла его мать, спокойная и отчужденная, как всегда.
— Кто распространял слухи о моей поездке в Италийскую Галлию? — осведомился Цезарь, устанавливая кресло для нее рядом со своим.
— Бибул.
— Понятно. — Он со вздохом сел. — Что же, этого следовало ожидать. Нельзя оскорбить такую блоху, как Бибул, и не нажить себе врага на всю жизнь. Как же он мне не нравился!
— А как же ты ему не нравишься!
— Существуют двадцать квесторов. И мне повезло. По жребию мне досталось место службы вдали от Бибула. Но он на два года старше меня, а это значит, что мы всегда будем служить одновременно, продвигаясь по cursus honorum.
— Значит, ты намерен воспользоваться привилегией, установленной для патрициев Суллой, и выставить свою кандидатуру на курульную должность на два года раньше, чем это дозволено плебеям вроде Бибула, — сказала Аврелия утвердительно.
— Я был бы дураком, не сделав этого, а я не дурак, мама. Если я буду баллотироваться в преторы на тридцать седьмом году жизни, мой стаж пребывания в Сенате к тому времени достигнет шестнадцати лет, не считая срока моего фламината.
— Но все равно ждать еще шесть лет. А тем временем — что?