Женщины Цезаря
Шрифт:
Он беспокойно шевельнулся.
— Я уже чувствую, как стены Рима давят на меня, хотя я пересек городскую черту всего несколько часов назад! Мне лучше жить за границей.
— Предстоит множество судебных процессов. Ты — знаменитый адвокат, наравне с Цицероном и Гортензием. Тебе предложат несколько интересных дел.
— Но в Риме, всегда в Риме! Испания была для меня настоящим открытием, — заговорил Цезарь, подавшись вперед. — Антистий Вет оказался апатичным правителем, который был счастлив перепоручить мне столько работы, сколько я захочу на себя взять, хоть я и был всего-навсего
— Последняя обязанность, наверное, была для тебя тягостной, — сухо заметила мать. — Деньги тебя не интересуют.
— Странно, но оказалось, что это интересно, когда это деньги Рима. Я взял несколько уроков по бухгалтерскому делу у самого замечательного человека — гадесского банкира, карфагенянина по имени Луций Корнелий Бальб-старший. У него есть племянник — они почти ровесники — Бальб-младший, его партнер. Оба очень много сделали для Помпея Магна, когда тот находился в Испании, и теперь, кажется, большая часть Гадеса принадлежит им. Если и найдется такая вещь, которой старший Бальб не знает о банковском деле и других фискальных делах, то она не имеет значения. Само собой разумеется, что общественный кошелек я застал в полном беспорядке. Но благодаря Бальбу-старшему мне удалось все наладить. Мне он понравился, мама. — Цезарь пожал плечами, глядя в сторону. — Фактически он был единственным настоящим другом, которого я там приобрел.
— Дружба — двустороннее движение. Ты знаешь больше людей, чем остальные римские аристократы, вместе взятые. Но ты не подпускаешь к себе ни одного римлянина из своего класса. Вот почему те несколько твоих настоящих друзей всегда иностранцы или римляне из низших классов.
Цезарь усмехнулся.
— Чепуха! Я лучше лажу с иностранцами, потому что вырос в твоем многоквартирном доме, с детства окруженный евреями, сирийцами, галлами, греками и боги знают кем еще.
— В этом вини меня, — спокойно сказала Аврелия.
Цезарь решил пропустить это замечание мимо ушей.
— Марк Красc — мой друг, а он безусловно римлянин, и такой же знатный, как и я.
— Ты вообще хоть что-нибудь заработал в Испании? — вдруг поинтересовалась мать.
— Немного здесь, немного там — благодаря Бальбу. К сожалению, в провинции на этот раз было мирно. Никаких пограничных стычек с лузитанами. А если бы они и случались, подозреваю, что Антистий Вет выступил бы против них лично. Не беспокойся, мама. Мои пиратские деньги в сохранности. У меня хватит средств, чтобы баллотироваться в старшие магистраты.
— Даже на должность курульного эдила? — спросила она с тревогой.
— Поскольку я патриций и не могу стать плебейским трибуном, выбор у меня небольшой, — отозвался Цезарь, вынимая перо из кружки и кладя его на стол.
Он никогда не вертел перо в руках при разговоре. Просто иногда ему приходилось на что-то смотреть, чтобы не встречаться глазами с матерью. Странно, он совсем забыл, что она может так сильно действовать на нервы.
— Цезарь, должность курульного эдила разорительно дорога. Твоих пиратских денег не хватит. Я тебя знаю! Ты не согласишься устраивать
— Наверное, я подумаю об этом года через три-четыре, — спокойно произнес он. — А пока я намерен в следующем месяце баллотироваться на должность куратора Аппиевой дороги. Ни один из Клавдиев не хочет браться за эту работу.
— Еще одно дорогостоящее предприятие! Казна выделит тебе один сестерций на милю дороги, а ты потратишь на каждую милю добрую сотню денариев.
Цезарь устал от разговора. Как всегда, когда им приходилось общаться, мать заговорила о деньгах и о том, что он не беспокоится о них.
— Ты знаешь, — проговорил Цезарь, взяв перо со стола и возвращая его в кружку, — ничто никогда не меняется. Я об этом забыл. Находясь вдали от дома, я стал думать о тебе просто как о своей матери — как это делает любой человек. И вот — действительность. Постоянные жалобы по поводу моей склонности к расточительности. Перестань, мама! То, что важно для тебя, для меня не имеет, значения.
Аврелия хотела было что-то сказать, но промолчала. Затем, поднявшись с кресла, молвила:
— Сервилия хочет как можно скорее поговорить с тобой.
— Зачем?
— Не сомневаюсь, она непременно скажет тебе об этом при встрече.
— А ты знаешь?
— Я не задаю вопросов никому, кроме тебя, Цезарь. Так я избегаю лживых ответов.
— Значит, ты заранее уверена в моей правдивости.
— Естественно.
Он было встал, но опять сел и, хмурясь, вытащил из кружки другое перо.
— Она интересный человек, — заметил Цезарь, склонив голову набок. — Ее оценка слухов, которые распространяет Бибул, удивительно точна.
— Если ты помнишь, несколько лет назад я говорила тебе, что Сервилия — самая политически проницательная женщина, каких я знаю. Но мои слова не произвели на тебя достаточно сильного впечатления, чтобы ты захотел познакомиться с ней.
— Ну что ж, теперь я с ней познакомился. И она произвела на меня впечатление. Но только не своим высокомерием. Фактически она захотела покровительствовать мне.
Что-то в его голосе остановило Аврелию. Она резко повернулась и пристально посмотрела на Цезаря.
— Силан тебе не враг, — сухо заметила она.
Эти слова вызвали у него смех. Но он быстро смолк.
— Иногда случается и так, что мне нравится женщина, которая не является женой моего политического врага, мама! А Сервилия мне немножко нравится. Конечно, я должен узнать, чего она хочет. Кто знает? Может быть, меня?
— С Сервилией невозможно угадать. Она — загадка.
— Она мне напомнила Цинниллу.
— Не будь сентиментальным, Цезарь. Нет никакого сходства между Сервилией и твоей покойной женой. — Глаза Аврелии затуманились. — Циннилла была чудесной, милой девочкой. Сервилии тридцать шесть, и она уже не девочка. Кроме того, она отнюдь не милая. Я бы назвала ее холодной и твердой, как кусок мрамора.
— Она тебе не нравится?
— Она мне нравится. Но вовсе не потому, что она такая.
На этот раз Аврелия дошла до двери и только потом повернулась снова.