Женщины его жизни

Модиньяни Ева

Клодин и Бруно прибыли в ресторан «У Регины» с некоторым опозданием. Герои спектакля завладели вниманием публики и удерживали его с большим искусством, однако зоркие глаза наблюдателей подметили на безупречно накрашенном личике прелестной невесты следы недовольства.

Все дело было в том, что, пока шла подготовка к празднику, ей позвонила одна из ее коварных подружек.

– Дорогая, ты видела заметку во «Франс суар»?

Морис, ее личный парикмахер, ученик Кариты, наводил последний блеск на ее черные кудри.

– Ты что, считаешь,

что во всей этой кутерьме у меня было время читать газеты?

Клодин говорила правду. Для обладательниц состояний в миллиард и выше каждое появление в свете сопровождается сложным подготовительным ритуалом, напоминающим одевание тореадоров и оперных примадонн.

– Хочешь, я тебе прочту?

Она продала бы собственную мать, лишь бы подпортить настроение любимой подруге в день ее торжества.

– Ну, если ты настаиваешь… – Клодин решила, что легче уступить, чем спорить.

– Вот послушай, – с наигранным сочувствием начала приятельница, – они тут выставляют тебя какой-то Золушкой…

– Ладно, Жозетт, хватит, – попыталась остановить ее Клодин.

Но коварство глухо к мольбам, и подруга в упоении продолжала:

– «Барон Монреале представит тремстам приглашенным свою маленькую швейцарскую миллиардершу. Дочь банкира, золотая Золушка, нашла своего прекрасного принца».

– Это издержки демократии, Жозетт, – серебристым голоском прощебетала Клодин, прежде чем повесить трубку, оставив собеседницу в мучительном недоумении.

Несколько секунд она сидела неподвижно, потом взвилась как ужаленная, набросилась на Мориса, нежными уговорами и лаской пытавшегося ее образумить, и, истошно рыдая, разодрала в клочья платье от Ива Сен-Лорана.

Затем она позвонила Бруно.

– Ты читал газеты?

Это был идиотский вопрос, предвещавший начало новой сцены по никчемному поводу.

– Газет много, – ему не хотелось ссориться.

– Ты читал «Франс суар»? – не отставала она.

– Нет. Но раз ты настаиваешь, могу прочесть, – Бруно был готов на все.

– Они назвали меня Золушкой. – Она рыдала в голос. – Ты должен вмешаться!

Просьба была еще более идиотской, чем вопрос.

– Написанного назад не вернешь. – Это замечание показалось ему самому вполне разумным. – И потом я не вижу здесь ничего обидного.

– Тогда никакой помолвки не будет, – отрезала Клодин.

– Возмездие, вполне адекватное нанесенному оскорблению, – усмехнулся Бруно. Он не был без ума от Клодин, решение жениться было отчасти продиктовано стремлением перехватить инициативу в сделке с Бурхваной, тем не менее он был готов сдержать данное слово. Альфонс де Мартиньи доверил ему посредничество, оттеснив Акмаля, и сделка была заключена. Однако, если Клодин решила разорвать помолвку, он не собирался лезть из кожи вон, чтобы ей помешать.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – истерически всхлипывала она.

– Постарайся прийти в себя, а потом перезвони, – спокойно ответил он.

Вместо этого ему перезвонил сам Альфонс де Мартиньи с просьбой вмешаться.

Приехав

в парижский особняк де Мартиньи на авеню Маршала Нея у площади Этуаль, Бруно застал Клодин в плачевном состоянии. Сделав над собой усилие, он попытался улыбнуться этой пустой и тщеславной девчонке, глупой, испорченной, самовлюбленной, неспособной взглянуть в глаза реальности.

– Ты! Ты! Всегда и всюду только ты! – накинулась она на него. – Барон Монреале! А я? Меня нет. Я не существую. Я всего лишь швейцарская молочница, недостойная целовать землю, по которой ты ступаешь. Я не стану жить в тени полубога. Я этого не потерплю!

– Никто тебе не мешает объявить о расторжении нашей помолвки, – предложил он. – Ты прославишься как женщина, которая выставила за дверь великого покорителя сердец. Я готов сыграть роль соблазненного и покинутого, но больше ни о чем меня не проси.

Она судорожно ухватилась за спинку стула.

– И больше ты ничего не можешь мне предложить? – Ее губы вздрагивали, глаза полыхали ненавистью.

– Довольно! – властно вмешался Альфонс де Мартиньи, чем буквально потряс дочь, привыкшую к его снисходительности и терпению. – Ты поедешь на этот треклятый прием. Ты сама его устроила. И будешь вести себя, как подобает дочери де Мартиньи.

Профессорам школы злословия, собравшимся «У Регины», хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что между женихом и его суженой пронеслась буря. Но как бы то ни было, чье-то дурное расположение духа или семейная ссора не могли остановить запущенный в ход сложный механизм официального праздника.

Церемониал соблюдался неукоснительно. Ракетой первой ступени стало шампанское: под его опьяняющим воздействием разговор оживился, злые языки заработали вовсю, оркестр нашел нужный ритм, начались танцы. Бруно, помнивший, как его дед танцевал вальс в салонах виллы Сан-Лоренцо, терпеть не мог современной марионеточной трясучки, лишенной достоинства и грации, Клодин же, напротив, во что бы то ни стало хотела танцевать, тем более что партнеров, готовых подергаться в паре с мадемуазель Денежный Мешок, было в избытке. Будучи прекрасным актером, Бруно делал вид, что следит за ходом событий с неослабевающим вниманием, и вежливо отвечал на все обращенные к нему вопросы. Он сидел в кресле, отодвинувшись от танцующих, курил сигарету за сигаретой и пил виски.

– Почему вы так упорно здесь сидите, вам ведь очень хочется уйти? – раздался голос у него за спиной. Это был голос сирены: грудной, музыкальный, как звук виолончели.

Пораженный чарующим напевом, Бруно боялся обернуться: а вдруг это слуховая галлюцинация?

– Кто вы? Живое существо или потустороннее явление? – спросил он, сохраняя неподвижность.

– Решайте сами. – Женщина предстала перед ним: высокая стройная негритянка, ослепительная и знойная, как августовская ночь.

– Мы знакомы? – Более глупого вопроса ему в жизни не приходилось задавать: такую женщину, раз увидев, невозможно было забыть.