Женщины-легенды. Сильный слабый пол
Шрифт:
С годами их количество увеличивалось. Но в 1835 году в Москве лишь 35 особ женского пола владели тем же числом предприятий. А к концу XIX века, в 1890 году, 54 предпринимательницы имели 56 фабрик, заводов и мануфактур. В таких условиях никакой речи о равных правах и возможностях для мужчин и женщин-владельцев даже не заходило.
Не лучше обстояло дело и с другими профессиями. Женщинам простого звания охотно предоставляли любую тяжелую и неквалифицированную работу. Нередко обедневших и обездоленных представительниц неподатных сословий, включая дворянок, у которых не было достойного защитника и покровителя, отправляли на работы на фабрики, где они находились до самой смерти. Из «чистых» профессий женщинам оставались лишь места гувернанток, домашних учительниц да работа в модных мастерских, которая, кстати, в XVIII–XIX веках отнюдь не считалась в обществе почетной или даже приличной.
А уж о занятиях чисто мужских и вовсе говорить не приходилось. К примеру, императрицы Елизавета Петровна и Екатерина II любили щеголять в офицерских мундирах. Временами в военной форме появлялись и другие представительницы царской семьи, но это вовсе не означало, что женщины служили в армии. Единственная женщина-офицер Надежда Андреевна Дурова стала исключением, служившим лишь подтверждением этого правила. В 1806 году она, переодевшись
В своих мемуарах Дурова подробно описала трогательную встречу с Александром I: «Расспросив подробно обо всем, что было причиною вступления моего в службу, государь много хвалил мою неустрашимость, говорил, что это первый пример в России; что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами, называя храбрость мою беспримерною; что ему очень приятно этому верить и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честию в дом отцовский, дав… Государь не имел времени кончить; при слове: возвратить в дом! я вскрикнула от ужаса и в ту же минуту упала к ногам государя: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! – говорила я голосом отчаяния, – не отсылайте! я умру там! непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!..» Говоря это, я обнимала колени государевы и плакала. Государь был тронут; он поднял меня и спросил изменившимся голосом: «Чего же вы хотите?» – «Быть воином! носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь! другой нет для меня! Я родилась в лагере! трубный звук был колыбельной песнею для меня! Со дня рождения люблю я военное звание; с десяти лет обдумывала средства вступить в него; в шестнадцать достигла цели своей – одна, без всякой помощи! На славном посте своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие! а теперь, ваше величество, хотите отослать меня домой! Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало б мне найти славную смерть в рядах воинов ваших!» Я говорила это, сложа руки, как пред образом, и смотря на государя глазами, полными слез. Государь слушал меня и тщетно старался скрыть, сколько был он растроган. Когда я перестала говорить, государь минуты две оставался как будто в нерешимости; наконец лицо его осветилось. «Если вы полагаете, – сказал император, – что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее!»Кавалерист-девица вряд ли не предполагала, что Александром, благословившим ее на службу в армии и давшим ей мужское имя и фамилию и чин корнета, движут вполне прозаические чувства. Перед неотвратимо наступающей новой войной с Наполеоном, для которой он собирал все возможные силы и средства, женщина, рвущаяся в бой, служила укоризной для всех дворян, предпочитавших отсиживаться дома. Но как только война 1812–1814 годов завершилась и надобность в кавалерист-девице отпала, к ней потерял интерес и император, и вслед за ним все светское общество. Так что ей осталось жить исключительно воспоминаниями о боевом прошлом, ходить в мужском платье и доживать свой век в одиночестве и бедности.
Немногим более счастливой оказалась судьба первой русской официально признанной художницы Софьи Васильевны Сухово-Кобылиной, сестры известного драматурга. Успех достался ей большой тратой сил и средств. Ее способности разглядел и оценил художник-пейзажист академик Императорской Академии художеств Е.Е. Мейер. Но остальные академики видели в ней главным образом наследницу знатного и богатого рода, способную своими средствами поддерживать талантливых, но бедных коллег-художников. И не исключено, что именно за этот дар приняли Сухово-Кобылину в 1847 году в Академию художеств. А Мейер на протяжении нескольких лет ее учебы не уставал подчеркивать, что она исполняет взятые на себя спонсорские обязательства. В 1851 году он писал конференц-секретарю академии В.И. Григоровичу, что отправил в Петербург картину Сухово-Кобылиной, и просил поверить, что «она писана совершенно ею одною». А также добавлял: «Я от души жалею, что она не имеет чести быть лично с Вами знакома; тогда и Вы бы сами убедились, что подобную девицу следует поощрить. Она богата, знатна и бросила все для живописи… Любовь ее к искусству неимоверна, и ей я единственно обязан, что как художник имею еще будущность, которая раскрылась передо мною со всеми надеждами на успехи и удачу… Нельзя не помочь моему благому намерению и не поощрить девушку, которая трудится не ради славы, а из любви к прекрасному, и деньги которой уходят все на помощь художникам и на собственные успехи».
В число выдающихся русских художников Сухово-Кобылина так и не вошла, но вполне заслуженно считалась серьезным профессионалом, пользовавшимся успехом у публики. Во всяком случае, на посмертной выставке, состоявшейся в 1868 году, все 174 экспонированные картины были приобретены ценителями живописи.Непросто складывалась и судьба первой русской женщины-ученого Софьи Васильевны Ковалевской. На своем пути к считавшейся совершенно мужской профессии она встретила то же препятствие, что и все остальные женщины Российской империи. Поступление женщин в высшие учебные заведения категорически воспрещалось, так что оставался единственный выход – учеба в университете за границей. Однако законы запрещали выдавать заграничные паспорта девицам без разрешения родителей, а женщинам – без согласия мужа. Отец же Софьи генерал Корвин-Круковский подвергать дочь такой опасности, как высшее образование, не собирался.
...
Поступление женщин в высшие учебные заведения категорически воспрещалось, так что оставался единственный выход – учеба в университете за границей. Однако отец Софьи подвергать дочь такой опасности, как высшее образование, не собирался.
Так что девушке пришлось использовать тот же метод, что помог выехать за рубеж многим представительницам русской интеллигенции второй половины XIX века, – фиктивный брак. Ничего не подозревавший отец легко отдал руку дочери молодому ученому Владимиру Ковалевскому. А тот, в свою
На этом фоне научная общественность не обратила большого внимания на то, что муж Ковалевской, к тому времени по большей части занимавшийся коммерческими делами, запутался и в отношениях с женой, и в отношениях с партнерами и кредиторами и покончил с собой. Да и конец ее собственной жизни тоже трудно назвать счастливым. В чужом ей Стокгольме она пыталась найти счастье и занятие помимо науки и даже начала писать пьесы. А в 1891 году на пути из Берлина в Стокгольм узнала, что в Дании началась эпидемия оспы, и решила изменить маршрут. Никакого подходящего транспорта, кроме открытого экипажа, не оказалось, Ковалевская простудилась, началось воспаление легких, и она, как писали ее биографы, умерла в шведской столице в полном одиночестве, не имея рядом ни одного близкого человека.
Счастливым исключением в длинной череде историй о тяжелой борьбе женщин за освоение мужских профессий стала жена Ф.М. Достоевского Анна Григорьевна. Она первой в России стала женщиной – издателем и распространителем книг. Естественно, книг мужа.
«Одною из наших надежд на поправление денежных обстоятельств (пожалуй, главною), – вспоминала она, – была возможность продать право издания отдельной книгой романа «Идиот», а затем романа «Бесы». Живя за границей, трудно было устроить такую продажу; не легче стало и тогда, когда мы вернулись в Россию и получили возможность лично сговариваться с издателями. К кому из них мы ни обращались, нам предлагали очень невыгодную цену, так, за право издания отдельной книгой романа «Вечный муж» (в 2000 экземпляров) книгопродавец А.Ф. Базунов уплатил нам сто пятьдесят рублей, за право издать роман «Бесы» предлагали всего пятьсот рублей, да еще с уплатою по частям в течение двух лет».
На такие рабские условия известный писатель и не менее известный должник согласиться не мог. А его жена нашла выход из ситуации: «Федор Михайлович еще в юности мечтал о том, чтобы самому издавать свои произведения, и писал об этом брату, говорил мне об этом и живя за границей. Меня тоже очень заинтересовала эта идея, и я мало-помалу старалась узнать все условия издательства и распространения книг. Заказывая визитные карточки для мужа, я разговорилась с владельцем типографии и спросила, на каких условиях издаются книги. Он объяснил, что большая часть книг издается на наличные, но что если у автора имеется значительное литературное имя и книги его раскупаются, то каждая типография с охотою даст полугодовой кредит с тем, что если через полгода деньги не будут уплачены, то на неуплаченную сумму будет взиматься известный процент. На таких же условиях кредита можно получить и бумагу для издания. Он же мне сообщил и приблизительную стоимость предполагаемого мною издания, то есть стоимость бумаги, типографской и брошюровочной работ. Согласно его расчету, издание романа «Бесы» в количестве 3500 экз. могло обойтись около четырех тысяч рублей. Назначить за три тома, напечатанных крупным, изящным шрифтом на белой атласистой бумаге, типографщик советовал не менее трех рублей пятидесяти копеек. Из общей суммы 12 250 руб., вырученной за все экземпляры, следовало уступить в пользу книгопродавцов около 30 %, но и в этом случае, считая прочие расходы, при успешной продаже романа, в нашу пользу очищалась значительная сумма».
А.Г. Достоевская провела самое настоящее исследование рынка: «Желая издать роман «Бесы», я пыталась спрашивать в книжных магазинах, какую они имеют уступку, но получала неопределенные ответы: что уступка зависит от книги, уступают 40–50 % и даже больше. Как-то раз, покупая для мужа книгу ценою в три рубля, я, для проверки, попросила уступить ее за два под предлогом, что они сами получают 50 %, и, следовательно, книга им стоит полтора. Приказчик был возмущен моим предложением и объявил, что сами они получают 20, 25 и на немногие книги 30 %, да еще при условии, если купят большое количество. Из подобных расспросов для меня выяснилось, какой процент и при каком количестве экземпляров следует уступать книгопродавцам».Жена писателя привезла изданные экземпляры романа домой и упорно торговалась с каждым покупателем, являвшимся к ним после публикации объявления. Дело оказалось не слишком приятным, но, натолкнувшись на ее твердость, даже самые пройдошливые книготорговцы начали платить Достоевским наличными. А общий итог оказался более чем благоприятным: «Наша издательская деятельность началась блистательно, и три тысячи экземпляров были распроданы до окончания года. Продажа остальных пятисот экземпляров затянулась на дальнейшие два-три года. В результате, за вычетом книгопродавческой уступки и за уплатою всех расходов, очистилось в нашу пользу более четырех тысяч, что и дало нам возможность уплатить некоторые тревожившие нас долги».