Женщины-масонки
Шрифт:
– Да, так надо! Иреней будет жить – что я буду делать подле него? Моя роль доброго ангела окончена; моя роль злого ангела теперь начнется снова…
И она погрузилась в те бездонные мысли, которые всегда предшествуют крайним решениям и которые напоминают бдение над оружием [52] .
И в самом деле: для Марианны это было именно бдение над оружием.
У Иренея хватило сил только на то, чтобы, держась за стены и еле передвигая ноги, добрести до кресла. Пусть вообразит читатель все, что он выстрадал в течение двух часов, представит себе чувства, разрывавшие ему душу, борозды,
52
По обычаю, посвящаемый в рыцари должен был провести ночь в бдении над оружием.
Когда прошли эти два часа, а не было слышно ни единого звука, Иреней подумал, что с ним сыграл злую шутку кошмар. Но на рассвете он понял, что это не кошмар, а действительность. Он увидел, как носится взад-вперед горничная, он узнал голос Марианны:
– Скорее! Скорее!
Он хотел было окликнуть ее, но судьба избавила его от этого последнего унижения: крик застрял у него в горле. Он попытался броситься за нею, но дрожащие ноги ему не повиновались.
Тогда он схватился за шнурок звонка; в ту же минуту кровь прилила к мозгу, он сделал какое-то движение и упал.
В комнату вошел парень по имени Марио.
Услышав раздававшиеся в доме тревожные крики, Марианна, уже поставившая ногу на порог, поднялась к Иренею.
Иреней, распростертый на полу, был мертв; рука его стискивала какую-то бумагу.
То было его завещание, в котором все свое состояние он оставлял Марианне.
XIV
ВЕНЧАНИЕ
Густая толпа поднималась по лестнице, ведущей в роскошный перистиль храма св. Магдалины. Быть может, мы должны были бы найти более подходящее слово и сказать не «толпа», а «сборище», ибо именно сборище, и притом сугубо разношерстное сборище, толпилось в этот день на ступенях храма. Большинство этого сборища составляли женщины всех сословий, начиная от самого аристократического и кончая самым низшим,– женщины из салонов, из магазинов, из мастерских и даже из передних. Однако время дня как нельзя более благоприятствовало этой встрече людей, занимающих столь различное положение в обществе: это была середина дня.
То же различие, тот же контраст обнаруживался и в веренице экипажей, широкой лентой опоясывавших здание храма. Здесь были и коляски с посеребренными рессорами и спицами колес, запряженные горячими конями, цокавшими копытами, и кокетливые, покрытые лаком двухместные кареты, и превосходные, удобные кабриолеты, и огромные фиакры, вмещающие целый десяток новобранцев, и, наконец, несколько невиданных, неописуемых экипажей, которые кажутся чем-то средним между лазаретным фургоном, подпрыгивающим фургоном для перевозки мебели и «кукушкой», двигающейся как ей заблагорассудится.
Но какое же событие могло заставить съехаться к св. Магдалине столь разнородное сборище?
Читатель, возможно, заметил, что мы употребляли слова «храм», «здание», наконец, просто «св. Магдалина», но ни разу не употребили слова «церковь». Дело в том, что мы не в силах воскресить в памяти Евангелие под этим греческим фризом, равно как не в силах видеть св. Женевьеву в Пантеоне. Прежде всего нам нужна колокольня. А без колокольни мы чувствуем себя так же,
Так вот, в главном алтаре храма св. Магдалины с большой пышностью происходило венчание мадемуазель д'Энгранд с Филиппом Бейлем.
Читателю уже известно, что графиня д'Энгранд уехала из Парижа именно для того, чтобы не присутствовать на этой церемонии.
Тем не менее здесь собралась значительная часть парижской аристократии. Народу в храме было больше обыкновенного; справедливость требует заметить, что мессу должны были исполнять прославленные виртуозы вокального искусства.
Внимательный и притом весьма внимательный наблюдатель, несомненно, удивился бы, заметив, как часто смотрит то налево, то направо маркиза де Пресиньи во время пауз, разделяющих нумера мессы, обмениваясь понимающими взглядами с женщинами, занимающими, по-видимому самую низкую ступень общественной лестницы.
Но, повторяем, этот наблюдатель должен был бы быть очень и очень внимательным.
Мы же, обладая привилегиями, на которые не может претендовать обычный наблюдатель, скажем, что женский франкмасонский орден был здесь представлен многочисленными своими членами и что они приехали из разных краев, дабы почтить маркизу де Пресиньи на свадьбе ее племянницы.
Месса служилась в соответствии с положением и богатством новобрачных.
Время от времени, когда умолкали певцы, начинали греметь органные трубы.
Орган – это священный инструмент, и мы были бы безмерно огорчены, если бы его превратили в инструмент мирской.
Кто был тот артист, который по случаю свадьбы Филиппа Бейля старался прокатывать над набожно склоненными головами оперные громы, превращая трубы в целую артиллерию и тут же смешно, по-детски, упрямо старался заставить их воспроизводить звук бретонской волынки? Быть может, это был талантливый дирижер, но, безусловно, это был не самый лучший христианин.
Вслед за последним залпом звуков, от которого содрогнулся весь неф св. Магдалины, он решил умолкнуть. Должно быть, он был весь в поту. Впрочем, произведенный им эффект был почти ужасающим.
Воцарившаяся тишина, продолжавшаяся несколько мгновений, вызвала в душе людей истинное религиозное чувство.
Филипп Бейль встречал свое счастье благородно, иными словами, просто. Он черпал свое благородство в любви к Амелии. В то время как возвышался он сам, возвышались и очищались и его мысли. Теперь он в самом деле поднялся до нового уровня и чувствовал, что готов исполнить тот долг, которого этот уровень требовал. Мы не можем сказать, что он стал другим человеком, но он стал тем человеком, каким всегда мечтал стать, а стать таким ему всегда мешали обстоятельства. По безмятежно-спокойному выражению лица Филиппа можно было понять, что отныне он начнет новую жизнь – начнет с этой торжественной минуты, с этой единственной любви; можно было догадаться, что он не хранит обиду на свое прошлое, что он хочет его забыть, забыть совершенно, всецело, искренне.
Месса подходила к концу. Тенора послали последние звуки к золоченому своду. Священник спускался по ступеням алтаря.
Уже наступил момент, всегда предшествующий концу любого священнодействия; все взоры устремились к органу. Присутствующие ждали тех последних аккордов, которые звучат как торжественный марш и которые обыкновенно сопровождают шествие новобрачных к порогу ризницы.
Но вместо той музыки, которая должна была сейчас прозвучать, раздался голос, могучий и ужасающий, голос, пропевший погребальную песнь: